Перед обедом зашел Бронштейн, похвастался, как он лихопереговорил с газетчиками, даже договорился о выступлении по жвачнику. Явзглянул на часы.

– Пойдем пожуем что-нибудь. У меня от такой жизни кишкислипнутся.

Он окинул меня оценивающим взглядом.

– А вы в самом деле похудели, похудели, БорисБорисович… на кошерное перешли, что ли?

Обедать, как обычно, пошли в наше уютное и недорогое«Морозко». Когда-то там подавали мороженое всех сортов, потом разорились, кафепереходило из рук в руки, перестраивалось то под магазин, то под компьютерныйклуб, но вывеска оставалась прежней. И хотя теперь торгуют в первуюочередь горячим супом и украинским борщом, название все так же составлено иззатейливых сосулек.

В кафе почти все наши, однако по моей шкуре прошлаволна озноба: смотрят кто враждебно, кто отчужденно, кто с настороженнымлюбопытством, как на вообще-то знакомого и приятного человека, который вдругоказался не то оборотнем, не то вампиром, не то вовсе демократом. ДажеБронштейна проняло: начал горбиться, понизил голос, поглядывал по сторонам,словно мы в самом деле заговорщики в чужой стране.

Поколебавшись, к нам пересел, вежливо испросив разрешение,Белович, а Лукошин чисто по-русски просто сгреб со своего стола тарелки и сними плюхнулся на последнее оставшееся за нашим столом место.

Мы с Бронштейном заказали по шницелю и блинчикам, Лукошинсъехидничал тут же насчет некошерности шницеля.

– Начнется шум, – сказал Белович. – Ох, начнется…мы такого пиара еще не знали!

– Шум еще ничего не доказывает, – буркнул я. –Курица, которая снесла яйцо, кудахчет так, словно снесла храм Христа Спасителя!

Он замер с ножом и вилкой в руках, в глазах веселье и в тоже время вполне понятный страх: наша партия могла мечтать о чем угодно, мы ведьтипичные русские, но никогда не рассчитывали на резкие перемены к лучшему: мыеще и политики, что значит – трезвомыслящие и адекватно оценивающиеобстановку в стране и в мире.

– Шум всегда привлекает внимание, – возразил он. –В наше время любой шум и крик – признак популярности. Даже если этошум пьяной драки.

– Экстранонсенс, – отмахнулся я. – Мы будемдействовать старыми консервативными методами.

– Это разъяснением своих позиций? – переспросилон. – Эх, за версту видно профессора!

– Вот-вот, – согласился я. – Который, выходя изтуалетной, моет руки.

Он намек понял, задумался, может быть, в самом деле не такистолковывает мои движения, может быть, старинное терпеливое разъяснение своихпозиций все еще не исчерпало возможности, вдруг да есть в этом скрытыйпотенциал.

– Мышь, – сказал он, – обжегшись искрой отфейерверка, хромает прочь с готовым планом, как убить кота. У вас естьтакой план?

– Шило в смешке не утаишь, – ответил я. –У Руси, как говорится, нет оси. Мой план прост: мы достойны, как в тойнавязчивой рекламе про косметику, чтобы жить лучше. Объединив силы сгосударством, которое нам не только не враг, а постоянный союзник, мы укрепимфронт западной цивилизации, а заодно и улучшим жизнь каждого отдельногочеловека. Для пропаганды среди простого населения важен именно этот пункт. Дляразъяснения позиции среди высоколобых – надо напирать на долг белогочеловека, говорить о защите христианских ценностей… но о них вскользь, а большео том, о чем забываем: именно христианская мораль привела к созданию научногомышления!

– Ты об этом уже говорил, – напомнил он.

– Надо повторять. Даже в нашей среде не знают, что именнохристианство создало науку, а с нею и все эти телевизоры, холодильники,компьютеры, Интернет! У нас слишком уж увлекались живописанием, какцерковь уничтожала ученых, жгла их на кострах, отлучала от церкви. А то,что это были внутренние разборки, – умалчиваем. И что всякие менделисвою генетику создавали именно в монастырях за счет церковных фондов –молчим тем более. Нужно напирать, что мы, защищая христианский мир, защищаемцивилизацию!.. Это в самом деле так, потому такую точку зрения легкоотстаивать.

– Научно-техническую цивилизацию, – уточнил он.

Я огрызнулся:

– А я только ее и называю цивилизацией! А все этитак называемые «цивилизации» майя, ацтеков, инков и прочие – это почти тоже самое, что слово «культура» в приложении к плесени в пробирке!

Он некоторое время ел молча, я тоже занялся бифштексом,Бронштейн вздохнул.

– Борис Борисович, я тоже так считаю… но помалкиваю.Культурный человек так не должен говорить… вроде бы. Но, как я понял, будемпропаганду вести на двух уровнях: для народа – одно, длявысоколобых – другое.

Я ответил, несколько задетый:

– Как будто противоречит одно другому! Просто одним ближе роднойжелудок, другие могут воспринять и глобальные проблемы. Но те и другие встанутв единый фронт западной цивилизации, те и другие заметят улучшение жизненногоуровня. Словом, Исаак, мне сейчас вообще не на кого опереться. Так что на тебяя обопрусь, как и на остальных ребят в офисе, которые не сбегут, уж извини,обеими руками. Или локтями.

– Да хоть ногами, – ответил он польщенно, – но…Эх, была не была!

– Возможно, мы начнем вот так, вчетвером, если Лукошин всееще не считает меня предателем…

Лукошин смолчал, вид хмурый, еще не определился, а Бронштейнвозразил польщенно:

– Ну да, вчетвером! Слон и три моськи. Кстати, вы слышали озаявлении Карельского?

– Что создает отдельную организацию?

– Ну, он называет это фракцией в РНИ…

– В РНИ не может быть фракций, – ответиля, – по дефолту. По самой платформе. Это просто завуалированное заявление,что начинает борьбу.

Он сказал задумчиво:

– А почему не сразу в открытую? Не значит ли, что готовк компромиссу?

Я положил нож и вилку на тарелку, взялся за чашку скофе.

– Но какой может быть компромисс? Либо начинаем кампанию заприсоединение к Америке, либо продолжаем… то, что продолжали. Если говоритьчестно, то это тянуть безнадежное дело, понимать, что оно безнадежное, иутешаться тем, что на наш век России еще хватит.

Он вздохнул.

– Да, конечно. А у Карельского слишком большое мнение осебе. Но он не последняя кока-кола в пустыне!

Через два дня состоялось мое первое после заседания парт­бюровыступление. Уже с новой программой РНИ. Надо бы, конечно, начать с заводов,там русский дух заметен отчетливее, РНИ традиционно опирается на верхушкувысоколобых и на низы, пропуская средний класс, но на этот раз я принялпредложение выступить перед аудиторией тех, кто пригласил меня первыми.