Ночь в отеле, в нашей комнате, где за дверью длинный пустойкоридор и наши башмаки у двери, и толстый ковер на полу комнаты, и дождь заокном, а в комнате светло, и радостно, и уютно, а потом темнота, и радостьтонких простынь и удобной постели, и чувство, что ты вернулся, домой, что ты неодин, и ночью, когда проснешься, другой по-прежнему здесь и не исчез никуда, —все остальное больше не существовало. Утомившись, мы засыпали, и когдапросыпались, то просыпались оба, и одиночества не возникало. Порой мужчинехочется побыть одному и женщине тоже хочется побыть одной, и каждому обидночувствовать это в другом, если они любят друг друга. Но у нас этого никогда неслучалось. Мы умели чувствовать, что мы одни, когда были вместе, одни средивсех остальных. Так со мной было в первый раз. Я знал многих женщин, но всегдаоставался одиноким, бывая с ними, а это — худшее одиночество. Но тут мы никогдане ощущали одиночества и никогда не ощущали страха, когда были вместе. Я знаю,что ночью не то же, что днем, что все по-другому, что днем нельзя объяснитьночное, потому что оно тогда не существует, и если человек уже почувствовалсебя одиноким, то ночью одиночество особенно страшно. Но с Кэтрин ночь почтиничем не отличалась от дня, разве что ночью было еще лучше. Когда люди столькомужества приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому оних и убивает. Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Нотех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых, и самыхнежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье,можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки.

* * *

Я помню пробуждение утром. Кэтрин еще спала, и солнечныйсвет проникал в окно. Дождя уже не было, и я встал с постели и подошел к окну.Внизу тянулись сады, голые теперь, но прекрасные в своей правильности, дорожки,усыпанные гравием, деревья, каменный парапет у озера и озеро в солнечном свете,а за ним горы. Я стоял и смотрел в окно, и когда я обернулся, то увидел, чтоКэтрин проснулась и глядит на меня.

— Ты уже встал, милый? — сказала она. — Какой чудесный день!

— Как ты себя чувствуешь?

— Чудесно. Как хорошо было ночью.

— Хочешь есть?

Она хотела есть. Я тоже хотел, и мы поели в кровати, приноябрьском солнце, светившем в окно, поставив поднос с тарелками к себе наколени.

— А ты не хочешь прочесть газету? Ты всегда читал газету вгоспитале.

— Нет, — сказал я. — Теперь я не хочу.

— Так скверно было, что ты не хочешь даже читать об этом?

— Я не хочу читать об этом.

— Как жаль, что я не была с тобой, я бы тоже все это знала.

— Я расскажу тебе, если когда-нибудь это уляжется у меня вголове.

— А тебя не арестуют, если встретят не в военной форме?

— Меня, вероятно, расстреляют.

— Тогда мы не должны здесь оставаться. Мы уедем за границу.

— Я уже об этом подумывал.

— Мы уедем. Милый, ты не должен рисковать зря. Скажи мне,как ты попал из Местре в Милан?

— Я приехал поездом. Я тогда еще был в военной форме.

— А это не было опасно?

— Не очень. У меня был старый литер. В Местре я исправил налези число.

— Милый, тебя тут каждую минуту могут арестовать. Я не хочу.Как можно делать такие глупости. Что будет с нами, если тебя заберут?

— Не будем думать об этом. Я устал думать об этою.

— Что ты сделаешь, если придут тебя арестовать?

— Буду стрелять.

— Вот видишь, какой ты глупый. Я тебя не выпущу из отеля,пока мы не уедем отсюда.

— Куда нам ехать?

— Пожалуйста, не будь таким, милый. Поедем туда, куда тызахочешь. Но только придумай такое место, чтоб можно было ехать сейчас же.

— В том конце озера — Швейцария, можно поехать туда.

— Вот и чудесно.

Снова собрались тучи, и озеро потемнело.

— Если б не нужно было всегда жить преступником, — сказал я.

— Милый, не будь таким. Давно ли ты живешь преступником? Имы не будем жить преступниками. У нас будет чудесная жизнь.

— Я чувствую себя преступником. Я дезертировал из армии.

— Милый, ну пожалуйста, будь благоразумен. Ты вовсе недезертировал из армии. Это ведь только итальянская армия.

Я засмеялся.

— Ты умница. Полежим еще немного. Когда я в постели, всезамечательно.

* * *

Немного погодя Кэтрин сказала:

— Ты уже не чувствуешь себя преступником, правда?

— Нет, — сказал я. — Когда я с тобой, — нет.

— Ты очень глупый мальчишка, — сказала она. — Но я не дамтебе распускаться. Подумай, милый, как хорошо, что меня не тошнит по утрам.

— Великолепно.

— Ты даже не ценишь, какая у тебя чудесная жена. Но мне всеравно. Я тебя увезу куда-нибудь, где тебя не могут арестовать, и мы будемчудесно жить.

— Едем сейчас же.

— Непременно, милый. Когда хочешь и куда хочешь.

— Давай не будем ни о чем думать.

— Давай.

Кэтрин пошла берегом к маленькому отелю проведать Фергюсон,а я сидел в баре и читал газеты. В баре были удобные кожаные кресла, и я сиделв одном из них и читал, пока не пришел бармен. Армия не остановилась наТальяменто. Она отступила дальше, к Пьяве. Я помнил Пьяве. Железная дорогапересекала ее близ Сан-Дона, по пути к фронту. Река в этом месте была глубокаяи медленная и совсем узкая. Ниже по течению были болотные топи и каналы. Былонесколько красивых вилл. Однажды до войны, направляясь в Кортина-д`Ампеццо, янесколько часов ехал горной дорогой над Пьяве. Сверху она была похожа набогатый форелью ручей с узкими отмелями и заводями под тенью екал. У Кадоредорога сворачивала в сторону. Я думал о том, что армии нелегко будет спуститьсяоттуда. Вошел бармен.

— Граф Греффи спрашивал о вас, — сказал он.

— Кто?

— Граф Греффи. Помните, тот старик, который был здесь, когдавы приезжали прошлый раз.

— Он здесь?

— Да, он здесь с племянницей. Я сказал ему, что вы приехали.Он хочет сыграть с вами на бильярде.

— Где он?