Он небрежно протянул руку и коснулся свечидлинным ногтем мизинца. Свеча вновь зажглась. Правда, на этот раз огонь был нерыжеватым, а каким-то зеленовато-алым и искрящимся.

– Я забавлялась, – сказала Таня.

Бейбарсов понимающе кивнул:

– Я так и понял. Милое такоеразвлеченьице.

Тане захотелось запустить в него чем-нибудьтяжелым. Например, хрустальной вазой с очередным букетом от Пуппера. С такогорасстояния она бы не промахнулась. Да и потом, вазу метать удобнее, чемдраконбольный мяч. Вазы буквально созданы для человеческих голов. Цветочки же вних стоят исключительно для маскировки их хищных намерений.

– Зачем ты пришел? – спросила Таня,ощущая смутную тревогу.

Какая досада, что и Ягге куда-то ушла. В этомпустом магфордском магпункте они абсолютно одни. Многочисленные невидимки,пострадавшие во время матча, лежат в другом, новом крыле.

– Я знаю про локон. Он и сейчас с тобой.Под подушкой. Ты ощущаешь щекой его жар, – негромко сказал Бейбарсов.

– Ну и умница, – отрешенноотозвалась Таня.

Бейбарсов молчал. Таня подумала, что едва лион вообще слушает, что она говорит. А если и слушает, то небрежно, как обычныйдетский лепет. Ему нужны вполне определенные слова. Их он и ждет.

– Знаешь, что такое настоящая ирония? Этокогда ты несчастен, но несчастье подмерзло уже и покрылось льдом. Потом живойслой, кусочек души – и снова лед. И так много раз. А сверху, на мерзлоте, подхолодным солнцем распускаются белые цветы иронии, – сказал Бейбарсов.

Слова были красивые, но Таню они не тронули.

– Ты опоздал на автобус. Места несчастненькихуже заняты Пуппером и Зализиной… И давно, позволь узнать, тебе известно олоконе? – спросила Таня с растущим раздражением.

– Нет. Я стал догадываться о чем-то лишьна крыше, когда ты не выпила кровь вепря. Я понял, что у тебя какой-то сильныйартефакт. Артефакт, который делает тебя очень защищенной. И одновременно крайнебеззащитной. А еще через некоторое время я понял, что это за артефакт. ЛоконВенеры. Он же локон Афродиты. Прядь золотых волос, которая признает толькоодного хозяина. Но очень непродолжительное время.

– И что я должна сделать с этимартефактом, ты тоже знаешь? – спросила Таня, едва узнавая свой голос.

– Разумеется. Обижаете, девушка.

– Ну и чего же ты от меня хочешь?

Бейбарсов резко наклонился к ней.

– Я хочу, чтобы ты произнесла мое имя. Тыколеблешься, а в запасе у тебя осталось всего несколько часов. Затем гневартефакта обратится на тебя, и ты никогда не узнаешь любви, – сказал он.

– Тебе не стоит беспокоиться по этомуповоду, – произнесла Таня.

Ей хотелось убрать с его лица этусамоуверенность. Бесполезно. Бейбарсов и привлекал ее, и отталкивалодновременно. Она понимала, что если останется с ним, то всю жизнь будетощущать себя в положении человека, которого в одно и то же время терзают жар ихолод.

– Я хочу знать правду. Правду, зачем ятебе так нужна, – сказала Таня. – Я не верю, что ты мог влюбиться вменя сразу, с первого взгляда. Тут есть еще что-то, не так ли?

– Ты уверена, что готова к правде? Онабудет не слишком эстетичной. Настоящая правда всегда шершава,малопривлекательна и очень непохожа на правду приукрашенную. Приукрашеннаяправда – гостевой вариант правды настоящей, – серьезно проговорилБейбарсов.

Он сел на край ее кровати, так близко, что онаощутила ногой его спину, и стал вертеть в руках свою тросточку. На Таню он несмотрел, и она, отдернувшая было ногу, успокоилась.

– Думаю, я готова к правде, –ответила Таня.

– Очень дельное уточнение. Между «готова»и «думаю, что готова» путь порой долог, как от мрака к свету. Что ж… Я расскажутебе. Не вижу смысла скрывать, особенно сейчас, когда локон полыхает затухающимжаром. Моя… наша ведьма, чей дар живет теперь во мне, Аббатиковой и Свеколт,была давней соратницей Чумы-дель-Торт, – негромко сказал Бейбарсов.

Таня посмотрела на него с ужасом. Пламя свечизаметалось. С грохотом упала одна из четырех ширм. Глеб же даже глазом неморгнул. Он спокойно произносил это имя. Так же спокойно, как она сама илиакадемик Сарданапал.

– Старухи не слишком жаловали друг другаи вообще виделись нечасто, но у них были общие интересы. Нечто, что связывалоих неразрывно. Общий контур темной магии. Наша ведьма и Чумиха вместе подпиралиего, как атланты подпирают плечами своды Тибидохса. Смерть Чумы сказалась и нанашей ведьме. Ведь теперь весь груз приходился только на ее плечи. С этого часаее жизнь пошла на спад, и дар стал тяготить ее. Понимаешь? – продолжалБейбарсов.

– Пытаюсь понять, – честно сказалаТаня.

– Но, даже умерев, Чума-дель-Торт ещепыталась возродиться, пока силы ее духа не угасли и не рассеялись в пустотеТартара. И хотя среди ее приспешников было немало таких, кто с радостьюраспрощался бы ради нее с жизнью и плотью, для возрождения ей требовалосьодно-единственное тело. Твое. Наша ведьма, имевшая в этом деле свой интерес,постоянно наблюдала за тобой. В ее землянке был огромный старый чан. В нем деньи ночь кипела проклятая кровь семи мертвецов, стерегущих Тартар. Кроме того, устарухи было кое-что принадлежавшее тебе: пара стриженых ногтей, нескольковолос, нити из одежды. Их собирали для нее болотные хмыри и другая тибидохскаянежить. Это не без ее участия возникла та восковая фигурка, которая попалапотом к Генке Бульонову, если ты помнишь…

Тане стало зябко. До сих пор, хотя прошлонемало лет, она не могла вспоминать об этом спокойно. Старая боль возвращаласьи терзала ее.

– Каждый вечер… ну или почти каждыйвечер… старуха бросала в чан с кровью или твой волос, или нить одежды иразмешивала саблей, которой некогда один брат убил другого. Размешивала, а саманеотрывно смотрела в чан, что-то бормоча. Думаю, она пыталась как-то повлиятьна тебя, но тебя защищали твой перстень и магия Сарданапала. Академик совсем непрост, хотя и похож на старого чудака. Он был постоянно настороже. Нас ведьма иблизко не подпускала к чану, но однажды я сумел провести старуху, используяэффект магического стекла.

– Повесил над чаном осколок запоминающегозеркала? – понимающе спросила Таня.

Бейбарсов ухмыльнулся.

– Не совсем. Я подбросил в чан глазмертвеца, вырванный из орбиты, а затем достал его и увидел все то, что увиделон, – хладнокровно сказал Глеб, поворачиваясь к ней.

Таня закрыла лицо руками. И кто ее тянул заязык спрашивать?