увидеть, насколько эта петербургская дива уступает Роставлевой, а кто-то просто хотел увидеть саму диву, о которой ходило столько слухов.

Но вот спектакль начался, и публика замерла в предвкушении. Матильда привыкла, что первый её выход в балете всегда встречался громом аплодисментов, но в этом городе зал встретил её гробовой тишиной. Не раздалось ни одного хлопка! В воздухе висело враждебное напряжение. «Ну, я вам сейчас покажу!» – подумала балерина. Уже во время адажио атмосфера в зале стала меняться, а уж когда она исполнила свою вариацию испанского танца в быстром темпе, весь зал содрогнулся от восторга и силы тех аплодисментов, которыми они её наградили! С этого момента Матильда завладела публикой целиком. Её уже не просто любили, её боготворили! Ореол Роставлевой погас, а через полгода угасла и она сама.

– Я и не знала, что она настолько была больна, – говорила всем со слезами на глазах Кшесинская и послала в Москву венок из белых роз с надписью: «Роставлевой от Кшесинской. Упокойся с миром».

Матильда была очень довольна, что ей представилась возможность покорить московскую публику. Теперь её там любили и хотели видеть ещё. Вернувшись после своего триумфа в Петербург, она решила, что этот сезон уже заканчивается, и подавать сейчас прошение об уходе не стоит. Ведь ей хотелось уйти со сцены красиво, с шикарно проведенным прощальным бенефисом, а значит, сделать это лучше на следующий год перед Великим постом. Что ж! Придётся поработать ещё один сезон! Так она и поступила, объявив в дирекции следующий сезон своим последним.

Многие в театре торжествовали.

– Ну, наконец-то, – радовались те, кто надеялся захватить её роли.

Директор Императорских театров Теляковский тоже вначале был доволен. Требования актрисы, которые принимались им за капризы, утомляли его. А ей постоянно что-то было не так! Вот и недавно, после того, как она заменила Роставлеву в Москве, он выплатил ей положенные суточные, а она потребовала ещё сто рублей. Это пособие давалось только московским балеринам, командируемым в Петербург. Так как государь сам редко выезжал в Москву, то лучших актрис и актёров привозили в петербургские театры и платили им за это дополнительно.

– Какая разница, из Москвы в Петербург или в обратном порядке? – негодовала Кшесинская в конторе.

«Сама же напросилась на замену, а теперь представляет всё так, будто мне это было нужно! Невероятная интриганка!» – злился он, но деньги пришлось выплатить.

Добиваясь своих законных ста рублей, Матильда случайно узнала, что Леньяни получала в театре зарплату в восемь тысяч рублей в год, в то время как у неё было всего лишь пять.

– Почему русская балерина ценится ниже итальянской? – опять возмущалась она в кабинете директора.

– Иностранные балерины находятся на особых гастрольных контрактах, – теряя терпение, объяснял Теляковский. – Русская балерина подписывает контракт постоянный, и её провожают на пенсию через двадцать лет, выплачивая немалые деньги до самых её последних дней, в то время как иностранка работает временно и ни на какую пенсию, естественно, рассчитывать не может.

– И тем не менее я прошу вас увеличить мою оплату до уровня Пьерины Леньяни, тем более что после её отъезда, все её роли перешли ко мне.

– Я должен обсудить это с Министром Двора, – еле сдерживая раздражение, проговорил Теляковский. – Любое увеличение жалования влечет за собой увеличение театрального бюджета. Если мы повысим оклад вам, то возмутятся и другие балерины.

– И правильно. В театре всего шесть актрис имеют звание балерин, так почему бы не дать нам всем достойное жалование? Каждая должна скопить капитал, чтобы после ухода на пенсию не думать о бедности!

– Насколько я знаю, вам о бедности думать не надо, – съязвил директор.

– Я говорю не о себе. Я-то вообще хочу уйти из театра в следующем сезоне, и уйти с соответствующей моему таланту зарплатой, так что постарайтесь!

«Какая алчная женщина! – негодовал про себя Теляковский. – У неё капитала больше миллиона, а ей всё мало. И что у этих ведущих актёров за манера – пугать уходом».

Раздражала директора не только Кшесинская, но и другие актрисы. Потоцкая, например, в Александринке требовала дать ей роль Джульетты, совершенно забыв, что ей уже сорок и выглядит она давно не девочкой. Будучи любовницей великого князя Николая Николаевича, она везде кричала об этом и пользовалась его именем.

– Если я не получу эту роль, я пожалуюсь на вас великому князю! – угрожала она управляющему театральной конторой.

– Боже мой, – удивлялся Теляковский. – Она способна хвастаться тем, что порядочная женщина тщательно скрывает!

В свою очередь, и Мария Гавриловна Савина тоже давила на Теляковского своим авторитетом, считая, что только она одна понимает, как правильно надо управлять театром, какие пьесы ставить и кому играть. Никто не давал ей на это официального права. Она сама себе его присвоила и часто приходила к директору, громя всех и вся, в том числе и Гнедича.

– Он принес для постановки пьесу Чехова! Но Чехов не умеет писать для театра. Это не пьеса, а какая-то белиберда, – возмущалась актриса. – Я надеюсь, что если я поставлю перед вами вопрос, я или Гнедич, дирекция, конечно, оставит в театре меня, ибо Гнедичей много, а Савина одна, – вдохновенно продолжала она. – И знайте, что я не шучу! Я всегда сумею заработать в провинции те деньги, которые сейчас у вас получаю. Я не Давыдов, который каждый год только пугает дирекцию своим уходом. Я подам заявление!

Нервничала Савина ещё и потому, что Теляковский решил организовать в театре репертуарный совет по примеру Московского Художественного. В таком случае актриса теряла свою власть над репертуаром и распределением ролей, чего как раз и хотел наконец добиться директор.

А Давыдов, на которого она ссылалась, действительно постоянно пугал своим заявлением. У него был конфликт с Теляковским из-за самовольных отъездов в провинциальные театры, где он гастролировал за крупные гонорары.

– Мне нужны деньги. Я должен содержать семью в достатке, – гордо заявлял великий трагик. – Только за одно выступление в Воронеже я получу триста рублей!

– Правилами Императорских театров запрещено во время сезона играть где бы то ни было ещё! Только во время отпуска, – негодовал Теляковский. – Ни в какой Воронеж вы не поедете.

– Тогда я уйду из Императорского театра и всем сообщу, что это вы вынудили меня. Я подам вам прошение завтра же! – театрально заявлял Давыдов, но прошения не подавал.

Подобные же гастроли во время сезона устраивали и другие актёры Императорских театров драмы, оперы и балета. «Доброжелатели» из разных городов присылали Теляковскому афиши с их именами, и ему приходилось с этим разбираться, отменяя эти незапланированные дирекцией выступления. Актёры