– Я женился на тебе, и неважно, что случится в конце того, что осталось от десяти дней. Наш брак не останется бесплодным. Мне надо было увидеть тебя в объятиях другого мужчины – пусть даже в танце, – чтобы понять: мне все равно. Несмотря ни на что, ты станешь моей.

– Я не беременна Пирс, – сказала она.

– Хотелось бы мне тебе верить. – Он прижал ее руку к лицу. – Если ребенок все-таки есть, и это девочка, я признаю ее своей. Если это мальчик, я дам ему абсолютно все, кроме имени. Мой брат весьма преуспел в аналогичной ситуации.

– Я же говорю тебе, что нет никакого ребенка…

– А я говорю тебе, что это не имеет значения. – Он снял ее вторую перчатку. – Ничто не может изменить того факта, что я хочу тебя так, как никогда не хотел другую женщину. Мое слово можно считать железным. Все, что было до нашей встречи, никогда не будет использовано против тебя. Я – твой верный супруг отныне и до конца моих дней. Моя душа и тело – такое, как есть, – принадлежат тебе. Можешь не сомневаться в этом, Александра. Ни одной секунды. Ты в полной безопасности.

Она с трудом дышала, охваченная эмоциями. Он ничего не говорил о любви. И вряд ли когда-нибудь скажет. Подобные слова могут поколебать даже самого закоренелого циника.

Он все еще не понимает ее страх, видя ситуацию сквозь призму собственного понимания.

– «Безопасность» – интересное слово, не правда ли? – Она провела кончиками пальцев по подбородку мужа. Ее рука скользнула по его шее к затылку, поиграла растущими там короткими волосками. – Оно может иметь совершенно разное значение для тех, кто его произносит, и тех, кто его слышит.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он голосом, который мог принадлежать только ночи.

– Только одно: я никогда не боялась, что ты меня опозоришь, и никогда не сомневалась, что ты всегда держишь слово. – Ее страх был физическим. Женским. К нему он не имел никакого отношения… и имел самое прямое. – Я уже говорила, что ни один мужчина, кроме тебя, не заставлял меня чувствовать… хотеть… – Она не смогла договорить, потому что герцог обнял ее. Его прикосновение было словно бальзам, моментально излечивший все шрамы, которые она все прошедшие долгие мучительные годы носила, как броню. – Время покажет, что я тоже умею держать слово, – договорила она и вздохнула.

– Да поможет мне Бог, если это не так, – простонал Пирс. – Да поможет Бог нам обоим.

Он прижал Александру к себе, обвился вокруг нее, словно старался защитить ее от ночного ветра, моря и луны, и всего, что может вырвать ее из кольца его рук. Когда он завладел ее губами, это был не просто поцелуй. Это было требование. Утверждение своих прав.

Пирс наслаждался ее вкусом. Каждый поцелуй был особым, ни с чем не сравнимым откровением. Сегодня он чувствовал вкус вина и меда со слабой примесью соли – от морского воздуха, наверное.

Пирс раздвинул языком ее губы, и Александра тихо ахнула, прижав к губам пальцы.

– Я знаю, что многие пары так не целуются. – Он усилием воли умерил свою похоть, призвав себя к терпению. – Но мы – муж и жена. Мы имеем право исполнить любое свое желание, даже самое скандальное. Кроме того, мы, в конце концов, во Франции. – Он привлек ее ближе. – В Риме будем вести себя иначе.

– Я… только…

Пирс улыбнулся в темноте.

– Должен ли я напоминать о нашей игре? Я выиграл, миледи, и сегодняшняя ночь моя. Скажу честно, я намерен сполна воспользоваться плодами своей победы.

Александра неуверенно спросила:

– Тогда, может быть, нам лучше удалиться в твою спальню? Или в мою?

Редмейн склонился к ней. Жадный. Голодный. Умирающий от желания.

– То место, где мы сейчас находимся, ничуть не хуже любого другого.

– А если нас увидят?

– Мы спрячемся в тени. – Он увлек ее за собой в сторону укромной ниши и прислонился к уступу, протянувшемуся вдоль кирпичной стены. – Здесь нас никто не увидит, если не станет последовательно обыскивать каждый уголок веранды. Но тогда мы услышим приближающиеся шаги.

Ожидаемые возражения он заглушил очередным поцелуем. На этот раз, когда он провел по ее сомкнутым губам кончиком языка, они раздвинулись.

Он не стал сразу же исследовать теплые глубины ее рта, как того требовало его воспламененное желанием тело, а принялся дразнить и играть – провел кончиком языка по ее нижней губе и зубам, осторожно всосал ее нижнюю губу. Постепенно напряжение стало покидать ее, а его язык превратился из захватчика в инструмент соблазнения.

Пирс наслаждался происходящим. Он пил ее чувственные вздохи, пожирал ее стоны удовольствия с восторгом голодающего, оказавшегося на пиршестве.

Ее отклик сразил его. Она прижалась к нему всем телом, слилась с ним воедино. Он чувствовал ее груди под корсетом, и даже маленькие бусинки, которыми был отделан вырез ее платья. Он жадно впитывал каждое новое ощущение, все сильнее возбуждаясь.

Его сердце билось сильно и часто, плоть пульсировала под одеждой, стремясь вырваться на свободу и оказаться внутри ее тела.

Пирсу потребовалась вся его сила воли, чтобы немедленно не перейти к заключительному акту действа – прижать ее к стене, задрать юбки и, наконец, войти в нее.

Но нет. Нет. Для этого еще будет время. Для этого еще целая жизнь. А сегодня – ночь открытий. Его открытий. И ее.

Он сам обещал ей показать, какое удовольствие можно получить без совокупления. А значит, должен исполнить свое обещание.

Он стал покрывать легкими поцелуями ее лицо. Александра что-то прошептала, а из его груди вырвался примитивный стон вожделения. Проклятье! Почему любое ее слово, любое движение подталкивает его к грани? Ведь у его хваленого самоконтроля все же есть предел.

Александра задрожала, и он ощутил ее дрожь каждой клеточкой своего естества.

Сообразив, что ей может быть холодно, Пирс, не прерывая поцелуя, изменил позицию. Он прижал ее к выступу и прикрыл от холода… и всего мира… своим телом. Он хотел видеть ее обнаженной, хотел, чтобы она извивалась и кричала от страсти под ним. Поэтому он выбрал веранду.

Было очень важно, чтобы они на пушечный выстрел не приближались к кровати, иначе он пошлет к дьяволу все возможные последствия и займется со своей женой любовью.

А здесь, на веранде, самые интересные части ее тела должны оставаться скрытыми, а прическа – безупречной.

Но это вовсе не значит, что они не могут… пошалить.

Сняв перчатки, Пирс взял ее за талию и посадил на выступ.

В первый момент она ахнула и напряглась, но почти сразу расслабилась. Вокруг было темно.

«А ей нравится темнота», – подумал Пирс. И сразу принялся убеждать себя не задумываться о том, что это значит. Вместо этого он поднял ее юбки, сначала запутавшись в них, и принялся гладить ее ноги, затянутые в шелковые чулки.