А язык Пирса продолжал творить с ней чудесные порочные вещи. Похоже, муж знал строение и потребности женского тела лучше, чем она, а уж в использовании рук, губ и языка он был воистину непревзойденный мастер. И пользовался этим.

Много раз Александре казалось, что она утратила ощущение реальности. Ей хотелось вцепиться в мужа обеими руками и оттолкнуть его. Или привлечь к себе теснее. Ей хотелось заставить его прекратить эту пытку на прохладном ночном воздухе или не останавливаться никогда.

В ней копилось чувство нужды, некой надобности, которую она не знала как назвать.

«Пожалуйста», – мысленно просила она, но что дальше? «Остановись?» «Не останавливайся?»

«Пожалуйста», – молила она, но не Бога. Она обращалась к человеку, который вполне мог быть неким древним божеством.

С ее губ сорвался только тихий писк, и она сильнее зажала рукой рот. Звуки накапливались в горле, грозя вырваться наружу.

Александра дрожала всем телом, пока продолжался этот потрясающий безнравственный натиск.

Пирс ничего не брал, и ее тело, похоже, начало жить своей жизнью. Куда делось воспитание, образование, чувство собственного достоинства? Она превратилась в маленького примитивного зверька – извивалась под его ласками, без единой мысли в голове, стараясь лишь дышать и сдерживать крики.

Ласки стали активнее, и Александре пришлось зажать рот и второй рукой. Одна, похоже, не справлялась.

И настал момент, когда все ее тело очутилось во власти невообразимого наслаждения. Она осознала, что часть его, пусть даже пока еще не та, что ожидалось, находится внутри ее тела.

Это было невероятно.

Словно морской ветерок унес ее душу вдаль от тела, забросил в небеса, где она познакомилась с величайшими древними тайнами, непостижимыми для простых смертных. Возможно, именно в том пульсирующем мире она поняла идеи, которые не могла передать человеческим языком. Такие идеи, как Бог, Время и Любовь.

Когда она решила, что новые ощущения ее убьют, вершина оказалась пройдена, а волны, подобные тем, что накатывались на берег в непосредственной близости от нее, еще некоторое время продолжали набегать и, в конце концов, стихли, и морская поверхность снова стала гладкой.

Пирс отстранился, еще раз поцеловал внутреннюю поверхность ее бедра, поднял голову и, усмехнувшись, вытер губы ее нижней юбкой и поднялся с колен. Глаза Александры еще оставались затуманенными, а тело было мягким и безвольным. Почему-то ей на ум пришло сравнение с медузой.

Со второй попытки она оторвала ладони от своего рта и положила их на плечи мужа, твердые, как железо.

– Если бы все женщины были такие же, как ты, на вкус, мужчина никогда не хотел бы ничего иного. – В его голосе появилось напряжение, хрипота и глухая дикость, которой раньше не было. – Ты даже не понимаешь, что со мной делаешь. Я никогда не был так…

Со стуком распахнулась дверь на веранду. Кто-то вышел на свежий воздух. Доски пола заскрипели.

Редмейн выругался, рывком поставил Александру на ноги и помог поправить одежду.

– Иди, – приказал он.

Она несколько секунд растерянно моргала.

– Разве ты не пойдешь со мной?

– Нет, – рыкнул он. – Мне необходимо какое-то время побыть одному.

– О… – Александра не знала, что делать, и не имела понятия, станут ли ее ноги двигаться.

– Иди. Внутрь, – отчеканил герцог.

– Ты потом придешь и найдешь меня там?

Он повернул ее и подтолкнул ко входу в помещение. Все еще оставаясь в некоторой прострации, она не услышала его ответ.

Александра поправила волосы и направилась к двери, не глядя по сторонам.

Она чувствовала влагу между ног и могла думать лишь о том, что будет, когда муж придет за ней. Он же выиграл и имел право требовать награду.

Кроме того, он не получил удовлетворения.

Господь милосердный! Разве можно умереть от желания? Разве мужчина может обезуметь от чувственного голода? Лишиться человеческого облика?

Пирс был удивительно близок именно к этому. К превращению в зверя.

Направляясь к двери, ведущей из его покоев в комнату жены, он по пути избавился от фрака, отбросил галстук, расстегнул воротник и манжеты и даже сбросил туфли. Но, подойдя к комнате, он остановился, взявшись за дверную ручку.

Еще никогда в жизни он не был в таком состоянии. Его мужское достоинство, тяжелое и твердое, как железо, требовало разрядки. Он мог думать лишь о том, как овладеет ею и, наконец, добьется желаемого.

Отсюда и колебания.

Он овладеет ею сегодня же. Как только откроется дверь. Как только он ощутит ее аромат.

Он схватит ее, повалит на первую же ровную поверхность, которая попадется ему на глаза, и сразу ворвется в нее. Его фаллос уже был к этому готов – твердый, гладкий и пульсирующий.

Он овладеет ею. Сегодня же. И будет заниматься с ней любовью долго и основательно. А потом, когда разум к нему вернется, он проклянет себя, и будет ругать себя всю оставшуюся жизнь.

Пирс не желал ни о чем жалеть. А значит, понял он, ему нельзя входить к ней в комнату. В таком состоянии он скорее зверь, чем человек, и в тот миг, когда он ощутит ее сексуальную покорность, он заберется на нее, как конь на кобылу, охваченный первобытным инстинктом размножения.

Она уже предложила ему свое тело. Она хотела, чтобы он сделал ей ребенка.

При этой мысли его естество запульсировало с новой силой. Пирс с громким стоном накрыл его ладонями.

Он справится.

Ведь Александра – его жена.

И нельзя исключить, что она ждет ребенка. И не важно, что она это категорически отрицает. Да, она хочет, чтобы он ей верил. Но он должен быть уверен. Совершенно.

Он должен.

А значит, он не может заняться с ней любовью сегодня. Даже если речь идет о сохранении рассудка. Ради будущего, ради всего, что для него свято. Он. Не. Может.

Он услышал стук в дверь и насторожился. Кто-то направлялся к его жене со стороны коридора. Неужели Форсайт?

Не в силах удержаться, он прижался ухом к двери.

– Мне сказали, что вы удалились на ночь, ваша светлость, – проговорила с порога горничная Констанс. – Помочь вам приготовиться ко сну?

– Нет, спасибо. Я уже все сделала сама и теперь причесываюсь. Спокойно ночи, Констанс.

– Приятных сновидений, ваша светлость.

– Тебе тоже, Констанс.

Пирс услышал невнятное бормотание.

Подумать только, что делает с ним один только ее голос!

Не будь он в таком плачевном состоянии, непременно вошел бы к ней и предложил не портить слуг. Он бы с удовольствием понаблюдал, как она расчесывает волосы. Возможно, он и сам бы занялся этим. Как, наверное, приятно расчесывать ее пышные густые пряди, пока они не станут блестеть, как темные спелые вишни. Он перебросит копну ее волос на одно плечо и станет целовать шею, ушки, щеки… Потом он медленно расстегнет ворот ее ночной рубашки, спустит ее с плеч и станет целовать плечи, спину, ключицы, доберется до тяжелых грудей с воинственно торчащими сосками.