Ольга с трудом приходила в себя после сна: ее организмпо-прежнему сопротивлялся снотворному — та же сухость во рту, то же легкоеголовокружение. Она даже не смогла сразу оторвать голову от подушки.

Легкие волны чужого разговора покачивали ее — надо же, Марки Инка в состоянии мирно беседовать, должно быть, на время повального мора ичумы в городах Европы они заключили перемирие.

— Все в порядке. Он прилетит через несколькочасов, — сказал Марк. — Он уже звонил из порта.

— Отлично, — в Инкином тихом голосе не было дажепривкуса боли. — Стоило пострадать для того, чтобы выманить его из этогопроклятого московского гнезда, ты прав…

— О ком это вы? — подала голос Ольга.

Марк сидел на кровати, в Инкиных ногах, — там же, гдесидела она, перед тем, как заснуть; должно быть, Марк видит Инку в том жеракурсе — ракурсе обольстительной молодой женщины, страдания которой лишь придаютей дополнительный шарм. Услышав реплику жены, Марк вздрогнул от неожиданности.

— Ты проснулась, кара? — Через секунду он был ужевозле кушетки. Травмированная Инка была тотчас же вероломно забыта.

— О твоем отце, Лелишна.

Ольга улыбнулась и закинула руки за голову: слава богу,Инка! Инка с ее обычным, чуть хрипловатым голосом, живая и невредимая; вовсяком случае — живая.

Ольга вскочила с кушетки и бросилась к подруге.

— Как ты себя чувствуешь. Инка?

— Отвратительно. Надеюсь, что Игорь меня не бросит.

— С ума сошла! Что у тебя с ногами?

— Понятия не имею… Ничего не чувствую.

Ольга осторожно присела на краешек кровати и отогнулаодеяло.

— Во всяком случае, внешне все выглядит нормально.

— А ты что, хотела бы, чтобы из ноги торчали обломкикостей? Это порадовало бы твое любящее сердце?

— Во всяком случае, — вклинился Марк, — ты всостоянии плоско шутить. Это уже хорошо.

— Пошевели пальцами, — скомандовала Ольга,пристально разглядывая Инкины ноги: земский докторишко Артем Львович упаковалих в какие-то скобы (только при наличии буйной фантазии сооружение на Инкиныхногах можно было назвать жесткофиксирующими повязками). Штанины горнолыжногокостюма были разорваны с обеих сторон: очевидно, в первый момент испуганныесвидетели подумали о жестоких переломах.

На лице Инки отразилось страдание.

— Не могу.

И действительно, она не могла пошевелить пальцами, хотя истаралась сделать это. По мере того как Инка пыталась привести в чувствонепослушные ноги, на ее лице отразилась вся гамма чувств — от призрачнойнадежды до мрачного отчаяния.

— Черт, черт, черт, — наконец с яростью выдохнулаона. — Почему это все не случилось с тобой, Марик, душка?

— Я всегда знал, что ты трогательно ко мнеотносишься, — Марк подошел к Ольге и обнял ее за плечи, — но должентебе сказать: мое здоровье, с точки зрения экономики страны и функционированияконцерна твоего мужа, объективно важнее. И потом… Ты знаешь, что если человекломает ноги, то это значит, что он просто идет не туда? И бог дудит ему об этомв иерихонскую трубу. Передает по семафорной азбуке.

— У меня что, сломаны ноги? — Прежде чем Инкауспела испугаться, из уголка ее правого глаза выкатилась слезинка: ни дать нивзять Грета Гарбо в голливудском бестселлере «Дама с камелиями». Ольга всегдапоражалась умению Инки так блистательно запечатлевать на кукольном личике любыеэмоции, — Такое иногда случается с девочками, любящими играть в кегли поночам. — Марк был странно беспощаден к несчастной Инке.

— Ну что ты! — поспешила утешить подругуОльга. — Доктор сказал, что никаких особых повреждений не прощупывается.

— Доктор! — Инка презрительно скривилась. —Этот доктор не преминул облапать беспомощную женщину, находящуюся в шоке. Еслибы не добровольные помощники, он бы меня просто изнасиловал… Те, правда, тожеплотоядно посматривали.

— И в итоге ты не досталась никому, — резюмировалМарк.

— Что произошло, Инка! Ты так нас всех напугала!

— Что произошло… Свалилась со склона, вот и все. Неувидела какой-то там чертов бугор… А очнулась от страшной боли в ногах. И ещеспина…

— Да, жены-мироносицы, с вами не соскучишься. Ну,ничего, скоро прилетит Гудвин, великий и ужасный… Он-то быстро наведет здесьпорядок.

— Ты все-таки позвонил отцу? — Ольга повернулась кмужу.

— Да, — Марк подобрался, — а что мнеоставалось делать?

Его жена лежит в кровати с совершенно непонятными травмами.Медицинское обслуживание из рук вон… Думаешь, он бы одобрил, если бы мы скрылиот него этот прискорбный факт?

— Это ты настояла? — Ольга обратилась к Инке.

— Я понятия не имела.

— Решение принимал я, — твердо сказал Марк.

— Что ты сказал отцу?

— Правду. Что Инка свалилась со склона и, похоже,травмирована. Что необходимо перевезти ее вниз, но мы пока не имеем такойвозможности.

— А он?

— Он уже звонил из аэропорта…

— Из Москвы?

— Нет, отсюда. Теперь он пытается договориться с малойавиацией, чтобы подняться в «Розу ветров».

Ольга кротко вздохнула. Все-таки ее отец — удивительныйчеловек. И так же удивительна его любовь к легкомысленной Инке. Но сама Инка —она никогда не пыталась завоевать любовь отца и никогда не подстраивалась поднего.

Она всегда оставалась собой — настоящая роскошь, котораяможет дать сто очков вперед любым бриллиантам от Тиффани. То ли дело Ольга: онаполностью растворилась в муже, и теперь ее собственные электроны перемещалисьпо орбитам вокруг атомов Марка… Интересно, совершил бы отец что-либо подобное,если бы дело касалось ее, Ольги? Ответа она не знала — его любовь к ней никогдане была безрассудной.

Она даже почувствовала легкую неприязнь к подруге — давнозабытое чувство, относящееся к самому началу Инкиных отношений с отцом.

«Ты просто ревнуешь, Лелишна, — сказала ей тогдаИнка. — Самым грубым физиологическим образом. Анатомическим,терапевтическим и хирургическим». Да, конечно, Ольга ревновала. Но это былатолько часть правды. Другая часть заключалась в том, что Ольга долго не моглапривыкнуть к их браку: общее детство — с общими куклами, общими мальчиками споследней парты и общими секретами — сделало их сестрами. Получалось, что отецспал с ее сестрой и целовал ее сестру.

А это уже походило на инцест в представлении послушницымонастыря бенедиктинок, какой-нибудь будущей великомученицы Доротеи.

Со временем Ольга смирилась с их браком, но теперь, когдаотец бросил все, чтобы быть рядом со своей несчастной женой, ревность вдругподняла свою, казалось, навсегда отрубленную голову.