— Передаю, — улыбнулась Ольга, — Марк, тыбестактный человек.

Марк захлопнул дверь.

— Лелишна, — Инка подняла на нее глаза, — чтоя должна сделать, чтобы он остался со мной?

— Ничего. Остаться собой, только и всего. — Ольгадаже поморщилась от своей последней реплики: уж слишком выспренне онапрозвучала. — Все будет хорошо, Инка.

— Ты думаешь?

— Я просто уверена.

…В вестибюле гостиницы Марк беседовал со Звягинцевым. Оттолстого Пал Палыча за версту несло пивом и снисходительным почтением. Ольге неочень-то хотелось видеть Звягинцева — сам того не подозревая, он выступалсвидетелем обвинения на процессе по делу о ее маленьких несанкционированныхбезумствах. Но Марк уже махнул ей рукой: иди сюда, Ольга!

Ольга подошла и сдержанно поздоровалась с толстяком.

— А вы, я смотрю, неплохо выглядите, — сказалЗвягинцев.

— Спасибо.

— Ваш муж рассказал мне о вашей подруге.Сочувствую, — Два подбородка Звягинцева так скорбно затряслись, что ихобщему колебательному пафосу больше подошло бы слово «соболезную».

— Ну, сочувствовать пока рано. А на месте вашейадминистрации я бы вплотную занялась штатной единицей доктора.

— Вы Артема имеете в виду? — — Да. Думаю, у негобудут неприятности по работе. Давно пора встряхнуть этого наглеца.

— А вы-то сами как себя чувствуете? — Звягинцевпропустил замечание об Артеме Львовиче мимо ушей. Но одно лишь упоминание одокторе автоматически потащило за собой вопрос о пациенте. Вернее — опациентке: похоже, ее уже всерьез рассматривают как потенциальную кандидатку напсихиатрический стационар.

Наверное, именно так она и думает, эта гора несвежего мяса.

— Великолепно, — сухо ответила Ольга. —Пойдем, Марк.

Не дожидаясь ответа, Ольга двинулась к выходу.

— Всего доброго. Пал Палыч. — Марк пожалЗвягинцеву руку и отправился следом за женой.

…Он догнал ее уже на улице.

— Куда идти? — спросила Ольга у мужа.

— Вдоль корпуса и направо по дорожке. Потом еще разнаправо. В двухсот пятидесяти метрах будет вертолетная площадка.

— Тогда идем.

…Они еще успели забежать в коттедж и переодеться: Маркпорекомендовал жене тот самый комбинезон, ярко-синий с белыми вставками: «Тыбудешь неотразима, кара, отцу это. должно понравиться».

…Ярко освещенная — несмотря на метель — вертолетная площадкабыла пустынна. Ольга подняла лицо вверх, к черной пасти неба.

— Он сумасшедший, мой отец, — сказала она и тотчасже осеклась: если кто в их семье и сумасшедший…

— Самый обыкновенный влюбленный мужчина, — мягковозразил Марк.

— Интересно, сколько он заплатил за этот вояж?

— Я бы заплатил столько же. — Марк приблизился кОльге и обнял ее. Его твердый подбородок уткнулся в ее волосы.

«Господи, все так же, как раньше», — закрыв глаза,подумала она, — как будто не было этих нескольких чудовищно несправедливыхпо отношению к ней дней.

— Марк!

— Да, кара.

— Марк… Я бы не хотела, чтобы отец знал… О том, чтоздесь происходило. Обо мне…

— Конечно. Можешь не беспокоиться на этот счет. Тыдействительно хорошо себя чувствуешь?

— Если не считать переживаний по поводу Инки — да.

— Я рад. Но ты должна дать мне слово. Ты должна обещатьмне… Когда мы вернемся в Москву…

Ольга уже знала, что он скажет, что он должен сказать: когдамы вернемся в Москву, кара, ты будешь послушной девочкой, ты посетишь всехпсихологов, психиатров и психоаналитиков, ты будешь исправно приниматьлекарства и душ Шарко, ты будешь делать все, что скажет тебе заботливый муж, которыйжелает тебе только добра…

— Хорошо, Марк, — она перебила его. — Ясогласна.

— Вот видишь, кара, — затылком Ольга почувствовалаего улыбку, — не прошло и двух лет, как мы начали понимать друг друга сполуслова.

* * *

…Он свалился с неба, ее отец.

Как какой-нибудь титан, наказанный за богоборчество.

Он и был титаном, во всяком случае, именно таким онпредставлялся Ольге в детстве.

Вертолет, попавший в страшную болтанку, прилетел не черездвадцать минут, а через час. Уже потом выяснились все подробности этогобезумного ночного полета. Отцу все-таки удалось уговорить какого-то отчаянноголетчика, полгода сидящего без зарплаты в своем нищем авиаотряде. Пять тысячдолларов — именно во столько оценил летчик и свою жизнь, и жизнь отца. Отец незадумываясь выложил эти деньги.

И вот теперь он стоял на вертолетной площадке рядом с дочкойи зятем. От него пахло крепким, въевшимся во все 'поры кожи одеколоном,бензином и дешевым табаком: очевидно, в лучшие времена развалюха-вертолетик«Ми-2» трудился на ниве табаководства.

Сам отец не курил. Он бросил курить сразу же после свадьбы,потому что вбил себе в голову, что Инке может не понравиться запах кубинскихсигарет без фильтра. Они были на редкость вонючи и отравляли дом Олиногодетства. Даже изысканная Манана не могла отучить его от двух пачек «Портогаса»в день. Инке удалось сделать это за несколько минут, стоило только наморщитьхорошенький носик.

— Что случилось? — крикнул отец, когда винт ещеработал. — Она жива?!

— Все в порядке, — успокоил его Марк.

Никаких приветствий, никаких объятий.

— Где она?! — — Идемте, Игорь Анатольевич.

Марк был сама почтительность, он всегда ощущал дистанциюмежду собой и тестем. Отец был руководителем концерна, а Марк всего лишь однимиз его высокопоставленных подчиненных. Эта ненавязчивая почтительностьустраивала обоих.

— Что-нибудь серьезное? — отец никак не могуспокоиться.

— Здравствуй, папа. — Ольга все-таки решиласьнапомнить о себе.

— Здравствуй, малыш. — Небрежный, рассеянныйпоцелуй в щеку — вот и все, что ей удалось вырвать на правах дочери. Давнозабытая ненависть к Инке неожиданно материализовалась и начала приниматьугрожающие очертания.

Нет, он никогда бы не прилетел, если бы с ней случилосьчто-нибудь подобное. Он ограничился бы успокаивающим звонком из Москвы («Ялюблю тебя, малыш, выздоравливай скорее!») или в крайнем случае прислал быкурьеров — дюжих молодцов из охраны концерна. Молчаливые курьеры переждали бывнизу все погодные катаклизмы и поднялись бы в «Розу ветров» лишь тогда, когдабарометр намекнул на «ясно».

Она с грустью и непонятным раздражением смотрела на отца —когда-то давно он принадлежал только ей, большой, красивый, седоволосыйчеловек. Он был совершенен, — во всяком случае, так всегда казалось Ольге:прямой нос, жесткие скулы и подбородок предводителя гуннов, какого-нибудьАттилы. Сейчас же гуннский подбородок отца слегка подрагивал, что выдавалокрайнюю степень волнения.