— Я ужасно по нему скучаю, — сказала Инка. —Но самое ужасное другое — он прилетит, а я в таком виде…

— Ничего, такой он будет любить тебя еще больше… Если,конечно, ничего серьезного с тобой не произошло и ты не собираешься остатокдней куковать в инвалидной коляске. И рассекать на ней аллеи Александровскогосада.

— Я прошу тебя, Марк… — Ольга поморщилась: нельзя жебыть таким беспощадным.

— У меня ничего не болит… И даже не ноет.

— Конечно, доктор же сделал тебе обезболивающий укол.

— Он уже приходил? — спросила Ольга.

— Два раза.

Два раза. Интересно, сколько же она спала?

— Похоже, я проспала все на свете…

— Ну, не все… Но на шесть часов ты все-таки наспокинула, кара…

Ольга поднялась с Инкиной кровати и подошла к широкому окнуномера: гор не было видно, да и всего окружающего пейзажа тоже — все заволокласнежная пыль: штормовой прогноз принимал вполне реальные очертания. Ольгапредставила, как ее отец ищет самоубийц, готовых подняться в горы при такойпогоде. И, пожалуй, он их найдет — он умеет быть убедительным, когда нужно.

— Не представляю, как он доберется, — неуверенносказала Инка.

— Доберется, — успокоил ее Марк, — Игорьобязательно доберется.

Инка подтянулась и попыталась сесть. И тут же вскрикнула.Ольга бросилась к ней.

— Что?

— Я их совсем не чувствую… Я даже не могу спустить их скровати. — Инка закусила губу.

— Не нужно никаких подвигов, дорогая, — попыталасьутешить подругу Ольга. — Что сказал тебе доктор?

— Что у нее очаровательные глаза. И хорошаякожа, — ответил за Инку Марк. — И что она должна будет сообщить емуномер того «Плейбоя», который украсит своими персями и ланитами.

— Дурак, — бросила Инка. Было совершеннонепонятно, к кому это относилось — к Артему Львовичу или к Марку, —подонок. Ничего, прилетит Игорь, он ему покажет…

Ольга даже вздрогнула — сейчас интонации в голосе Инкинапомнили ей ее собственные интонации из далекого детства: «Ничего, придетпапа, он вам всем покажет».

— Да, — констатировал Марк. — Пожалуй, здесьбудет еще та коррида. Нужно только заблаговременно занять места на севернойтрибуне.

— Ты хочешь что-нибудь поесть. Инка? — заботливоспросила Ольга.

— Нет… Скажите мне, что ничего страшного со мной непроизошло, пожалуйста…

— Ничего страшного с тобой не произошло, — Ольгатревожно заглянула в глаза подруге, — только не раскисай.

— Отдохнули, ничего не скажешь… Лучше бы мы поехали наморе. — Инка взяла Ольгу за руку и крепко сжала.

— Ну, на море, положим, тоже есть опасности, —Марк, как всегда, выступил вечным оппонентом Инки. — Например, спасатели врваных плавках. Или буйки, за которые нельзя заплывать.

— Ты всегда был пролетарием, Марик, душка.Распространителем «Искры» и членом фабрично-заводского комитета.

Ну какие, скажи на милость, могут быть буйки вАкапулько? — Инка, выросшая в неполной семье воспитательницы, за нескольколет жизни с Игорем Анатольевичем успела изучить все самые фешенебельные курортымира. И даже произносила их названия с особым ленивым шиком.

— Не ты ли сюда рвалась? — резонно заметил Марк.

— Дурой была, — согласилась Инка, — но большетакой ошибки не повторю. А все ты. Ты меня сглазил.

— Ну, конечно. «Я сам горбат, стихи мои горбаты, —кто виноват? Евреи виноваты!» — Марк иронически улыбнулся.

«Странно иногда поворачивается жизнь, — подумалаОльга. — Они покусывают друг друга так, как будто ничего не произошло. Какбудто Инка не лежит в своей кровати обездвиженная. Может быть, шок послепадения еще не прошел, и она не вполне осознает серьезность положения? Илиположение не настолько серьезно? А если настолько — значит, Марк просто жестокоподыгрывает ей — жестоко и точно, как в боях без правил. Чтобы она не думала овозможных последствиях возможных травм. Но если она до сих пор не может встатьна ноги, если она даже не чувствует их…» — Ольга даже похолодела от такоймысли.

— Инка. — Она снова потянулась к подруге,аккуратно обняла ее и сказала без всякой логики:

— Я тебя очень люблю.

— Неужели все настолько серьезно и я больше никогда невстану? — попыталась улыбнуться Инка: ну, конечно, она осталась самасобой, и ничто не в силах ее изменить.

— Самое серьезное уже позади, — начал былоМарк. — Морг ты благополучно промахнула. А когда оклемаешься, прибьем наэтой двери табличку: «При съемке фильма ни одно животное не пострадало».

Инка не успела ответить колкостью — на тумбочке рядом скроватью зазвонил телефон. Инка инстинктивно потянулась к нему и застонала:пока ничего с резкими движениями не получится. Это ясно.

Марк снял трубку и некоторое время сосредоточенно молчал.

— Понятно, — сказал наконец он. — Мы выходим.

— Что? — спросила Ольга.

— Ну, дщери мои, готовьтесь. Только что передали поинстанциям: Игорь нашел борт и сейчас уже на подлете. Минут через двадцатьбудет здесь.

Инка залилась краской. Видно было, что она ждет прилета мужаи боится его.

— Дай мне, пожалуйста, мою косметичку, Лелишна, —виновато попросила она.

— Самое время, — ухмыльнулся Марк.

— К приезду мужа я должна быть во всеоружии.

— Ты и так уже во всеоружии. Можно сказать,экипировалась от лодыжек до крестца.

Нет, сегодня все-таки не его день. Шутит он неудачно. Наредкость неудачно.

Ольга поцеловала Инку, Марк же ограничился легким кивком ипохлопыванием по складкам одеяла: держите себя в руках, миледи, если уж ногивам отказали. Инка остановила Ольгу у самых дверей:

— Лелишна!

— Жду тебя в вестибюле, — шепнул жене Марк,скрываясь за дверью.

— Лелишна, — снова позвала Инка.

Ольга склонилась над ней и взъерошила ее короткие темныеволосы — экстремальный вариант, воинствующий унисекс, лоснящаяся шкуркапородистого зверька.

— Как я выгляжу, Лелишна?

— Неплохо.

— Правда? А почему не отлично?

— Потому что ты неисправимая кокетка, Инка.

— Я бы даже сказал больше, — Марк все-такипросунул голову в дверь и отыграл подачу, — она будет кокетничать даже вгробу и строить зазевавшимся червям пустые глазницы.

— Лелишна, будь любезна, передай своему мужу, а моемузятю, что он ублюдок.