Гуров встал с дивана и подошел к Алле Константиновне. Все же грохот улицы заставлял напрягать слух, и теперь, когда Ланская сидела не рядом, Гуров боялся что-то упустить из ее рассказа.

– Вот мы и подошли к тому самому дню, когда я видела Громова в последний раз, – спокойно продолжила Алла Константиновна. – Первое июля одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого. Воскресенье. Погода была прохладной, и я решила убраться в доме, чтобы потом на жаре не возиться. Громов стал куда-то собираться в районе полудня. Сказал, что у него дела, а потом, возможно, он заскочит к знакомому. Меня с собой не приглашает, потому что компания якобы не моя, я там все равно мало кого знаю. Он ушел, на прощанье помахал мне рукой от двери. Вышел из квартиры, но спустя минуту вернулся – забыл сигареты в кармане другого пиджака. Я еще это запомнила потому, что он курил только по особым случаям. Например, когда мы были в гостях. А дома почти не дымил. Взял сигареты и снова ушел. Больше я никогда его не видела.

– А какую марку сигарет он курил?

– Да разные. Мог импортные, мог наши.

– Возможно, вы запомнили, какие сигареты были у него в тот день? Не «Мальборо»?

Ланская пожала плечами.

– Может быть. Но я не помню, правда. Сама я курила редко, только с возрастом стала баловаться чаще.

– Хорошо. Во что он был одет, Алла Константиновна?

– Светло-коричневый костюм, белая рубашка. Коричневые ботинки.

Алла Константиновна затушила сигарету в пепельнице, стоявшей на подоконнике, и тут же потянулась за второй.

– Когда он не вернулся вечером, я не подняла паники. Взрослый человек во взрослой компании. Еще и выпили, наверное. Поэтому легла спать. Но в три часа ночи меня прямо подбросило. Смотрю: не вернулся. Остаток ночи я уже не спала. С утра принялась обзванивать всех, кого знала. Ответили все! Понимаете? Все! Каждый, кому я звонила, снимал трубку и говорил, что он не видел Виктора ни накануне, ни сегодня. И у меня возник вопрос: если он сказал, что в компании я хоть кого-то знаю, то почему никто из них не знает, где Виктор? Я ведь всю записную книжку вызвонила!

Некоторые из его знакомых меня успокаивали. Был у него друг, американский журналист, он меня успокоил. Сказал, что у Виктора слишком непредсказуемый характер, занести его может куда угодно. Посоветовал мне не волноваться.

Я ждала до вечера. Ничего. Вышла на улицу зачем-то. Потом вернулась в квартиру, ведь мобильных телефонов в то время не существовало, я могла пропустить звонок. Вечером снова сняла телефонную трубку и собралась уже обзванивать его знакомых заново… Но не стала. Взяла лист бумаги и написала заявление о пропаже человека. Понимаете, все сроки прошли. Ситуация не предполагала иных действий. Я решила пойти в милицию.

О том, что случилось в отделении, вы уже знаете. Я почему-то не стала оставлять заявление у дежурного и сразу попросила направить меня к следователю. Дежурный назвал этаж, я пришла в кабинет. У следователя была очень трудная фамилия. То ли Губанов, то ли Губарев.

– Губойко, – подсказал Гуров.

Алла Константиновна распахнула глаза.

– Точно! Он даже не выслушал меня до конца. Узнав, что Громов и я не женаты, закатил глаза. «Вы же ему никто, – сказал. – Значит, ищете чужого вам человека?» Знаете, у меня перед глазами все стало вдруг ярко-красным от злости. Как я сдержалась тогда, чтобы не расцарапать ему лицо, не знаю. Мне же даже присесть не предложили. Стояла, как двоечник перед директором школы, и выслушивала его тираду, что такие, как я, позорят честь… Не хочу вспоминать.

– Но заявление он все же принял?

– Я сказала, что он обязан. И он брезгливо так, двумя пальцами за край, потянул на край стола. А потом демонстративно написал на нем эти слова: «Не в браке». И сказал, что я могу быть свободна.

Разумеется, ничего не произошло. Я уверена, что Виктора не искали. Меня ни разу не вызвали на допрос, ко мне тоже не приходили. Выступать в те дни я не могла. Все казалось, что я должна быть дома и ждать, ждать, ждать. Все еще верила во что-то. Но надежды оставалось все меньше. Мне стали звонить с его работы, появились его друзья. Виктора никто не видел, он нигде не появлялся.

– А его родители или другие родственники? – уточнил Стас.

– Родителей он потерял рано, попал в детдом. Может, и были какие родственники, но я о них не знаю.

Помню, я решилась выйти на сцену. Надо было, потому что при всем понимании меня там просто за красивые глаза держать не собирались. Я вышла и спела. После каждой песни официант приносил мне коньяк и лимончик, чтобы я могла продолжить дальше. К концу смены я должна была быть в стельку пьяной, но у меня – ни в одном глазу. Это потом, когда я вернулась домой и увидела у порога тапочки Громова, я села на пол и закричала. Знаете, что можно кричать беззвучно? Вот так я и выла.

В милицию я ходила, как на работу. Сначала приходила через неделю, потом каждые два дня. Следователя иногда не было на месте, и я часами сидела под дверью его кабинета. Он, когда меня видел, морщился. Я его раздражала. Говорил, что по делу никаких новостей. От прямых вопросов уклонялся. И только когда я пригрозила, что пожалуюсь в Министерство внутренних дел, он признался, что мое заявление рассмотрел и…

– В возбуждении уголовного дела отказано? – угадал Гуров.

– Нет состава преступления, – прошептала Алла Константиновна.

Стас перехватил взгляд Гурова и едва заметно покачал головой. Гуров вдруг ощутил стыд за Губойко, который всячески издевался над Ланской. Правда, теперь, в двадцать первом веке, не с кого было спросить за эту ужасную выходку. Да и Губойко уже ответил за свои действия перед другим начальством, выше которого только звезды.

– Что было дальше, Алла Константиновна? – мягко спросил Гуров.

– А дальше – все, ничего больше не было, – обреченно пожала плечами Ланская. – Я даже пыталась восстановить события того дня или маршрут передвижения Громова, но, как я уже сказала, никто его в тот день не видел и помочь мне не мог. Постепенно я научилась жить с тем, что есть. Находила разные статьи о без вести пропавших людях и все больше убеждалась в том, что Виктора могут и не найти, даже если станут искать. Наверное, я сама себя настроила на то, что это конец. Так было