– Из пушкинской сказки? – переспросила Елена, лукаво сверкнув глазами. – Вот уж не думала, что вы читаете Пушкина, Павел.

– Интересно, почему же? Разве вы сами не читали его?

– Конечно, читала. Но я – это одно дело, а вы – другое. У нас, в провинции, особенно в дождливую пору, больше и занятий нет, как читать. А вы – человек придворный, светский…

– …и поэтому должен все свободное от службы время посвящать балам и различным увеселениям. Так? – Павел посмотрел на Елену обиженным взглядом. – Признайтесь, ведь у вас сложилось обо мне именно такое мнение? Что ж, учитывая, как сильно я порывался уехать в столицу весь последний месяц, это совсем неудивительно.

– Помилуйте, Павел, ну что вы так на меня набросились? Уже и пошутить нельзя, – Елена примирительно коснулась его руки. – И вовсе я не говорила, что считаю вас пустым светским повесой. Что-то вы сегодня не в меру раздражительны.

«Еще бы мне не быть таким, – с сарказмом подумал он. – Третий месяц без женщины! Да тут кто угодно начнет свирепеть».

Но объяснять это Елене было бессмысленно. Павел уже давно понял, что три года замужества совершенно не разбудили в ней женщину. И если по-житейски она была намного мудрее сестры, то в чувственной сфере оставалась такой же неискушенной. Поэтому Павел сослался на другую причину, более понятную его спутнице.

– Извините, Элен, – сказал он со вздохом. – Я очень сильно тревожусь за судьбу своего лучшего друга и вашей сестры. И это бесконечное путешествие уже начинает меня бесить.

– Понимаю, – грустно отозвалась она. – Ведь и я испытываю такие же чувства. Иногда мне кажется, что мы будем вечно ехать по этим мрачным дремучим лесам и унылым болотам.

– Не вечно, дорогая моя, не вечно! – Павел посмотрел на нее ободряюще и нежно погладил ее бледную щеку – единственная «вольность», которую он позволял себе за время дороги. – Мы уже миновали Псков и скоро пересечем границу Петербургской губернии. Осталось совсем немного, какие-то жалкие два дня пути. Поэтому нужно выбросить из головы все мрачные мысли и надеяться на лучшее.

Они перешли на другую тему и, увлеченно болтая, незаметно доехали до почтовой станции. Однако здесь их поджидало непредвиденное огорчение: выяснилось, что нет ни одной пары свободных лошадей.

– Так когда ж они будут? – недовольно поинтересовался Несвицкий у смотрителя.

– Не знаю, ваше благородие, – растерянно отвечал тот. – Полагаю, часа через три та четверка, что брал витебский генерал, должна возвернуться. Прибавьте пару часов на отдых – и можно ехать.

– Пять часов! – в отчаянии воскликнула Елена. – Да помилуйте, мыслимо ли это? Сейчас полдень, когда мы выедем, уже начнет смеркаться. А там и на ночлег пора, ведь ночью ваши извозчики отказываются возить.

– Да как же быть-то, сударыня, ежели волки в округе объявились! Нет, ночью никак нельзя ехать, – смотритель виновато развел руками. – Не прогневайтесь, но по мне, благоразумнее было бы вообще обождать до утра. А там можно и в шесть отправиться, с самым рассветом.

Заломив руки, Елена беспомощно взглянула на Павла:

– Ну, и что же нам теперь делать?

– Будем ждать, – хмуро ответил он.

К непередаваемому огорчению Елены, обещанные лошади появились на станции только в четыре вечера. Но они оказались до того заморенными, что о скорой отправке и думать было невозможно. К тому же ясное с утра небо заволокло темными тучами, все чаще раздавались раскаты приближающейся грозы.

– Нет, этот ужасный день сведет меня с ума, – жаловалась Елена, беспокойно поглядывая на Павла. – Еще и эту проклятую грозу принесло на нашу голову… Так бездарно потерять почти целые сутки! Да мало ли что может за это время случиться? Мысли о мерзавке Арине и о том, что бедняжка Лиза не подозревает о ее предательстве, лишают меня покоя. Что как эта негодница возьмет да и заявится к Тверским как ни в чем не бывало?

Вскочив с лавки, Елена выбежала на крыльцо и измученно прислонилась к столбику террасы. Обеспокоенный Павел последовал за ней. Драматичность обстановки не помешала ему отметить, что в отчаянии Елена была не менее хороша, чем в радости. Но сейчас в ее красоте было что-то прямо неземное. Самая лучшая из всех, что встречались на его жизненном пути. И самая дорогая…

– Послушайте, Элен, – произнес он, с трудом узнавая свой изменившийся от волнения голос, – я и сам переживаю, но, увы, совершенно не знаю, что тут можно предпринять. А главное – не знаю, как и чем утешить вас. Если только… – он машинально оправил офицерский мундир, – может быть, вы хоть немного успокоитесь, если… я скажу вам, что безумно люблю вас и… прошу стать моей женой.

Она медленно повернулась к нему, и ее глаза расширились. С минуту она смотрела на него так, будто не знала, вправду ли он произнес эти слова или они ей только послышались.

– Вы… серьезно, Павел? – наконец вымолвила она. – Или… вы сказали это лишь потому, что не нашли другого способа меня успокоить?

Из груди Павла вырвался нервный смешок.

– Нет, вы только послушайте эту женщину, – сказал он с возмущением. – Она еще сомневается в серьезности моих слов. Да если б я и в самом деле не любил вас больше всего на свете, то какого бы дьявола я все это время торчал в смоленской глуши?!

Она посмотрела ему в глаза: долгим, внимательным и слегка недоверчивым взглядом человека, привыкшего быть несчастным и уже почти не верившего, что его жизнь может измениться к лучшему. И вдруг ее глаза вспыхнули безудержной радостью, и она так порывисто бросилась к нему на шею, что едва не сбила с ног.

– Да, да, да, – повторяла она снова и снова, самозабвенно целуя его. – Я согласна быть твоей женой, потому что я и сама люблю тебя больше всех на свете! И все время, все время любила только одного тебя, все эти ужасные четыре года! Я так скучала, мне было так плохо, что теперь я не могу поверить, что ты мой…

– Твой, твой, – шептал он, едва успевая отвечать на ее пламенные поцелуи. – Теперь уже точно твой…

Не в силах больше сдерживать эмоции, он подхватил ее на руки и быстро понес в гостевую комнату в мансарде избушки.

Глава 30

К ночи неистовая гроза докатилась до Петербурга. Из окна своей спальни Лиза наблюдала, как потоки дождя обрушивались на цветочные клумбы внутреннего двора. Ей было жалко цветов, и эта жалость, сливаясь с жалостью к себе, заставляла ее поминутно вздыхать. Но самой грозы Лиза не боялась. Напротив, отвратительная погода прекрасно гармонировала с ее душевным состоянием.

После утреннего объяснения они больше не виделись с Алексеем. Он куда-то уехал, а сама Лиза до вечера не выходила из спальни. Да и, в самом деле, о чем им теперь говорить? Они уже сказали друг другу все, что было можно, и даже то, чего не следовало говорить никогда. Вот только легче от этой откровенности им не стало. Да и могло ли оказаться иначе, если их отношения с самого начала строились на обмане?