Агапкин схватил фонендоскоп. Сердце ребёнка билось такжебыстро, как его собственное сердце, в одном ритме.

— Кроме нас с тобой здесь все сумасшедшие. Сейчас я вымоюруки и помогу тебе, подожди, ничего не бойся, — Агапкин обращался к ребёнку ине замечал, что говорит вслух.

Холщовые шторы дыбились от ветра. Когда затихал крик Зины,было слышно, как воет вьюга за окном.

— Зина, не тужься! Дыши спокойно, глубоко, вот она, головка,вот она, милая, голубушка!

Под руками Агапкина появился сморщенный сизокрасный лоб,мучительно зажмуренные вспухшие веки, крошечный нос, подбородок. Пальцыпочувствовали быструю тугую пульсацию. Шея ребёнка была обвита упругим,скользким канатиком пуповины.

Зина опять стала тужиться, очень сильно. Личико ребёнкапосинело. Агапкин вспомнил буксирный канат на своей шее и почувствовал удушье.Медленно, как будто спасая вместе с чужой жизнью собственную, он потянул ещёраз, и ещё. Петля ослабла, но ускользала из пальцев.

— Не тужься, умоляю! Задавишь ребёнка! Держись, дышиглубоко! Рената, сделайте что-нибудь!

— Рената ушла курить, — прозвучал над ухом спокойный голос.— Возможно, эта душа не желает являться в мир, жить в тесных оковах плоти. Сточки зрения закона мировой Кармы всё, что ни делается, делается во благо. Ненадрывайтесь.

Потуга прекратилась. Минуту было тихо. Пальцы Агапкинаупрямо тянули петлю. Худолей стоял рядом и смотрел так, что жгло всю левуюполовину лица. В комнате выл ветер, слышалось глубокое медленное дыхание Зины,и вдруг, впервые за эти долгие часы, она заговорила:

— Жорж, вы зверь, я вас ненавижу. Уйдите. Федор, спаситемоего ребёнка, ради Бога!

Петля поддалась, легко и мягко снялась через головку.

— Зина, тужься! Пора! — крикнул Агапкин, не заметив, каквышел Худолей, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Светало. Вьюга кончилась, но ветер выл, стонал, хлопалфорточкой. Вернулась Рената, равнодушно спросила:

— Уже все?

Он стоял на коленях у кровати и держал в рукахвишнёво-синее, в белесой смазке, существо. Рассветное солнце пробилось сквозьтучи, брызнуло в окно. Раздался плач, тихий, неуверенный, он с каждыммгновением нарастал, заполнял холодную серую комнату вместе с солнечным светом.Новорождённая девочка кричала сердито и обиженно.

Зазвенели первые утренние трамваи, зацокали копыта,загремели колёса, закричали разносчики газет.

— Мировая общественность взбудоражена смертью престарелогоимператора Франца Иосифа!

— Румынское правительство в панике покинуло Бухарест!

— Скандальное заявление американского президента Вильсона!Америка слишком горда, чтобы воевать!

— Очередное таинственное исчезновение Распутина!

«Опять, — машинально подумал Агапкин, — в который уж раз», —и захлопнул форточку, опасаясь простудить младенца. Вошла Рената со стаканомчая.

— Брат, вы устали, выпейте.

Не обращая на неё внимания, Агапкин возился с новорождённойдевочкой, влажной тёплой ватой вытер слизь, родовую смазку, послушал сердце,завязал и перерезал пуповину.

Все белье было туго накрахмалено. Он кое-как запеленалребёнка в мягкое полотенце. Зина счастливо улыбалась, никого, кроме своейдевочки, не замечая. Приподнялась, взяла её у Агапкина, повинуясь самомудревнему и верному из всех живых инстинктов, дала ей грудь. Плач затих. Ребёнокпринялся жадно сосать молозиво.

Рената подошла к Агапкину и спросила шёпотом:

— Зачем вы это сделали?

— Что?

— Не следовало давать ей ребёнка, тем более чтобы онакормила. Это жестоко, как вы не понимаете?

— Послушайте, сударыня, от вас пользы никакой, вы толькомешаете и всё время говорите глупости, — поморщился Агапкин, — лучше ступайте кВолоде, посмотрите, как он. У него вечером был сильный жар.

В дверном проёме возник Худолей.

— Я отправил его домой на извозчике. Выйдем на минуту.

Рената между тем присела на край кровати, промокнула платкомвлажное лицо Зины, потянулась по-кошачьи, сонно помахала ресницами.

— Сестра, будь умницей.

— Не трогай меня! — слабо вскрикнула Зина.

Худолей впился в Агапкина своим гипнотическим взглядом.

— Всего на два слова. Выйдем.

— Я никуда не пойду. Что вы намерены делать с ребёнком и сЗиной?

— Ничего. Ровным счётом ничего. Я желаю только добра. Зинамолода, у неё вся жизнь впереди. Вам известно, как в этой стране относятся кнезаконнорождённым детям и к их матерям?

— Федор Фёдорович, они свезут её в сиротский приют, —сказала Зина, — отдадут, как подкидыша.

— Сестра, ты сама этого хотела, разве нет? — Худолейотпустил Агапкина и всем корпусом повернулся к кровати. — Мы же договорились,будь благоразумна.

— Нет! Никогда!

— Ты поклялась хранить тайну. Ты нарушишь клятву, еслиоставишь себе ребёнка. Тайна раскроется по твоей вине.

— Ну, так убей меня сразу, прямо здесь. — Зина вдруг густопокраснела, оскалилась, на лбу вздулась жила. — Федор, больно! Будто схваткаопять!

Агапкин решительно подошёл к кровати, грубо, за руку, поднялРенату.

— Ступайте-ка вы курить, сударыня. И вы, Георгий Тихонович,извольте выйти. Мне нужно осмотреть больную.

Худолей вопросительно взглянул на Ренату. Она равнодушнопожала плечами, зевнула, прикрыв ладонью рот, вытащила из кармана золотыечасы-луковицу.

— Вероятно, послед отходит. Девять с половиной утра. Мастер,позвольте мне уйти. Я валюсь с ног.

— Да уйдите же, наконец, вы оба мне мешаете! — крикнулАгапкин.

Прежде чем дверь за ними закрылась, он услышал, как Ренатасказала сквозь зевок:

— Ладно, пусть. Всё равно надо ждать до ночи.

Агапкин слегка надавил на мягкий Зинин живот, извлёк детскоеместо, осмотрел края, нет ли оборванных сосудов, целы ли оболочки, промыл Зинураствором марганца, облил йодом. Жгло сильно, она тихо всхлипывала. Наконец оннакрыл её чистой простынёй, сел на край кровати, поднёс к её губам стакан счаем. Она жадно глотнула.

— Только не уходите. Я знаю, вы устали, но не оставляйтеменя тут одну, умоляю!