С тех пор все своё свободное время Мельник стал проводить вбиблиотеках, в архивах. Информации оказалось мало, она была отрывочной ипротиворечивой. О Свешникове-хирурге знал любой студент-медик. ОСвешникове-биологе не знал почти никто. В медицинской библиотеке хранилосьнесколько его истлевших учебников по гистологии и кроветворениюдореволюционного издания, но библиотечные формуляры были пусты. Многие годыникто не снимал их с полок.

Борис Иванович часто заглядывал в маленький букинистическиймагазин медицинской книги, и продавщицы уже узнавали его, приветливоздоровались. Однажды, роясь в пыльных стопках, в подшивках старых журналов, онуслышал, как они шепчутся:

— Может, дать ему телефон Федора Фёдоровича?

— Неудобно. Надо сначала позвонить, спросить разрешения.

— Я уверена, разрешит и будет только рад.

Мельник вздрогнул, у него сердце подпрыгнуло к горлу. Он нестал торопить их, но не ушёл до тех пор, пока не получил номер на бумажке инеобходимое пояснение, что Федор Фёдорович очень милый, интеллигентныйстаричок, профессор медицины. Он инвалид, у него парализованы ноги. Изредка егопривозят сюда на машине. Но в основном он заказывает книги по телефону, и ихзабирает его шофёр.

— Кроме вас двоих, никто Свешниковым не интересуется, —сказала продавщица, — вы обязательно должны познакомиться.

Это случилось в девяносто восьмом году. Тогда уже сталидоступны многие архивы, прежде закрытые, потом появился Интернет.

Теперь информации было достаточно. Чтобы идти дальше, нехватало лишь денег. Борису Ивановичу пришлось осваивать совершенно новый,чуждый и весьма неприятный для него, большого учёного, род деятельности: поискиспонсоров.

Сначала он занимался этим с отвращением, но скоро привык идаже вошёл во вкус. Он подошёл к заветной цели так близко, что захватывало дух,кружилась голова и не стоило брезговать никакими средствами. Он унижался. Онжертвовал научной репутацией и добрым именем, твёрдо веря, что все это оченьскоро окупится сполна.

Знакомство с алхимией не научило его делать золото изсвинца. Но искусством скрывать свои истинные намерения, морочить глупые головы,врать, напускать туману Мельник овладел в совершенстве.

Чем больше узнавал Борис Иванович, тем суеверней хранилтайну своего будущего открытия. Именно своего, тут сомнений не было, потому чтоСвешников являлся лишь промежуточным звеном. Чудо, которое случилось в егодомашней лаборатории зимой 1916 года, просто ошиблось адресом, заблудилось вовремени и пространстве, по злому недоразумению попало в чужие руки и теперьждёт своего истинного автора. Мельника Бориса Ивановича.

Москва 1916

Все комнаты в квартире Георгия Тихоновича Худолея наМясницкой напоминали монашеские кельи, но без икон и распятий. Голые стены,простая крепкая мебель тёмного дерева, никаких ковров, диванов, кресел.Несколько венских стульев. Старый, идеально чистый паркетный пол. Шторы наокнах из грубого плотного холста. Ни одного зеркала, только в ванной комнате наумывальной полке, маленькое, круглое, с увеличительным стеклом.

Самая просторная комната была отведена под кабинет. В углуютилась убогая конторка. Худолей писал и читал, стоя возле неё. Единственнымиукрашениями были глобус и бронзовая фигурка обезьяны, держащей в лапечеловеческий череп. Грубо сколоченные книжные полки от пола до потолказаполнены фолиантами, как в лавке букиниста. Книги на французском, немецком,арабском, на латыни.

Можно было подумать, что имущество хозяина недавно ушло смолотка за долги. Но никаких долгов Худолей никогда не делал. Он не играл вазартные игры, был равнодушен к вину, к еде. Ел, только чтобы не чувствоватьголода, не важно что. Пил спиртное только в тех случаях, когда нельзя былоотказаться. Единственной его слабостью оставались женщины, вернее молоденькиебарышни. Он их просвещал, посвящал, учил неустанному духовному деланью и поискупутей к сокровенным древним знаниям.

Зиночка, которая давно уже никакую гимназию не посещала,прошла у Худолея «трехплановое благословение». Давать его женщинам имел правотолько мастер высокого посвящения. Несмотря на таинственность этого магическогодейства, в чём оно состоит и как происходит, догадаться было несложно.

Ледяной метельной декабрьской ночью Федор Фёдорович Агапкинудостоился чести посетить квартиру мастера на Мясницкой.

Он отсыпался после суточного дежурства в госпитале. Егоразбудил Володя, мокрый, взъерошенный, сказал:

— Собирайся, быстро! Саквояж свой возьми.

— Куда? Зачем? Что случилось? — бормотал Агапкин, путаясь водежде, которую Володя кинул ему на диван.

— Объясню по дороге.

У подъезда ждал извозчик. Ревел ветер, в лицо бил колючийснег, улицы были темны и пустынны. Извозчик тронулся сразу, как только онисели, видно, заранее знал адрес.

— Да в чём дело? — Агапкин поёжился, натянул на коленижёсткое вонючее одеяло.

Володя хотел ответить, но не смог. Он начал чихать исморкаться.

— Смотри, ты простужен. — Агапкин приложил ладонь к егомокрому лбу. — У тебя жар, тебе надо в постель. Куда мы едем?

Володя чихнул, наверное, раз двадцать, чуть не потерялсознание. Сморкался, жадно хватал ртом воздух, вытирал слёзы, наконец произнёссипло:

— Зина рожает.

— Где?

— У Худолея, на Мясницкой.

— Послушай, но я не акушер.

— Неважно. Примешь. Рената поможет, она закончила курсы.

— Почему нельзя вызвать нормального специалиста?

— Потому! — рявкнул Володя и опять принялся чихать.

Агапкин машинально, в десятый раз, повторил «будь здоров»,протянул ему свой платок и, все больше волнуясь, спросил:

— Скажи, что будет с ребёнком? Куда они его денут?

До конца пути он так и не получил ни одного вразумительногоответа. Володю бил озноб, лоб его пылал, голос совсем сел. Расплачиваясь сизвозчиком, он рассыпал деньги, Агапкину пришлось собирать их в снегу, намостовой. Володю он втащил на себе в незнакомый подъезд. Хорошо, что квартирабыла на первом этаже, не пришлось подниматься по лестнице.

Дверь открыл Сысоев, молодой человек с бараньими глазами,поэт и бывший дьякон. Он был красен, скалил зубы в бессмысленной улыбке. Отнего пахло коньяком. Агапкин удивился странности обстановки, голым стенам.Володя едва держался на ногах.

— Иди, ляг куда-нибудь, — сказал ему Агапкин.