В начале января вся Москва обсуждала убийство Распутина.Будто бы убили Пуришкевич, князь Феликс Юсупов и великий князь Дмитрий. Сначалаотравили, потом подстрелили и бросили живым в Неву, под лёд, он выплыл, пробиллёд, чуть не вылез на берег, пришлось ещё стрелять.

— Слухи, слухи, — отмахивался Михаил Владимирович, — столькораз уж его убивали.

— Папа, на этот раз правда, — сказала Таня, — газеты пишут,в лазарете все говорят. Ещё первого января из Невы выловили тело.

Михаил Владимирович газеты читал редко, а сейчас к нимвообще не прикасался. Госпитальные разговоры пропускал мимо ушей. Он ходил ссерым лицом, несколько раз в квартире устраивался консилиум, Володю осматривалилучшие специалисты по лёгочным болезням, выписывали лекарства, давали советы.Всё было напрасно. Оставалась слабая надежда, что молодой организм самсправится с недугом.

Комната Володи превратилась в лазарет. Агапкин перешёл вмаленький кабинет возле лаборатории, но большую часть времени, свободного отработы в госпитале, проводил возле Володи. Рената ни разу не пришла, непозвонила. Не давал о себе знать и Худолей.

— После твоей выходки он, скорее всего, скрылся из Москвы.Возможно, прихватил с собой Ренату и Сысоева. На них его гипнотические фокусыдействуют безотказно.

— Но и на нас тоже действовали, — напомнил Агапкин, — тыпривёл меня к нему.

Володя слабо улыбнулся и помотал головой на подушке.

— Все это глупые игры, мне казалось, без них скучно.

— А Рената?

— Пустое.

— У него осталась бумага, там наши подписи.

— Не беспокойся. Очень скоро всё кончится, рухнет, запылаютбумаги и департаменты, которым они интересны. Придёт Ванька Каин, станет битьдубиной по головам всех нас, и будет прав. Мы заслужили. Слушай. Ты должензнать. Худолей был мастером высокого посвящения в ложе «Нарцисс», это настоящаязакрытая международная ложа. Штаб-квартира в Париже. Худолей пересталподчиняться, решил создать собственную ложу здесь, в Москве, хотя такихполномочий у него не было. Ему удалось, он отлично образован, владеет техникойгипноза, умеет заморочить голову. Он стал менять обряды, слова клятв, приниматьв ложу женщин, что у настоящих масонов запрещено. Ему простили. Тогда он решил,что простят и всё другое. Он давно затаил зло на одного из мастеров «Нарцисса».Это крупный московский чиновник, кадет, человек известный и влиятельный. Зинаего дочь.

— Погоди, но как же так? Почему этот крупный чиновник нехватился раньше? Почему ничего не знал, не замечал?

— Ему в голову не могло прийти. Он был уверен, что Зинасобирается стать монахиней. У него пятеро детей. Зина младшая. Она с детствабыла странной, скрытной, фанатично религиозной. Зачем ему приставлять к нейфилёров? На каком основании? А Худолей никогда нигде на людях с ней непоявлялся. Встречались они у Ренаты.

— На что же он рассчитывал? Зачем так рисковать?

— О, ты даже не представляешь степень этого риска! Кромепрочего, мастер клянётся, что не будет иметь плотских связей с матерью,сестрой, дочерью своего брата-мастера.

— Тогда тем более — зачем?

— Он наслаждался местью ещё больше оттого, что был риск. Онстрашно самоуверен, он не сомневался, что сумеет все скрыть. Впрочем, если быне ты, могло бы так и получиться.

— Но Зина не хотела отдавать ребёнка. Даже если бы емуудалось отнять, воздействовать на неё гипнозом, она бы все равно свою девочкуне забыла и рано или поздно рассказала отцу.

— Он считал, что никогда. Верил, что Зина полностью в еговласти, она боится и боготворит его. Так и было. Но потом изменилось. Он не могпредвидеть. Он не учёл того, что лежит за пределами его понимания жизни.Материнский инстинкт, или любовь, хотя я не выношу это жеманное слово.

Володе трудно было долго говорить, он задыхался. Агапкинухотелось задать ещё множество вопросов, но он сказал:

— Тебе надо поспать.

— Да. Я устал. Послушай, отца я не решусь просить, да ибессмысленно. Он всё равно откажется. Но ты сделаешь.

— Что? — спросил Агапкин, и сердце его тревожно стукнуло.

— Ты видел рентгеновский снимок, — сказал Володя послеочередного приступа кашля, — у меня с детства слабые лёгкие. Мне нельзя былопростужаться. Ты врач и отлично все понимаешь. Третью неделю я не живу безкислородной подушки. Кашель и боль в груди не дают мне спать, приходитсяувеличивать дозы морфия. Влей мне ваш препарат. Чем я хуже Оси? Не говори отцу,не спрашивай его.

— У Оси не было шансов. У тебя есть. Прости, я не могу.

— Когда умирал Ося, Таня уговаривала отца, умоляла — иоказалась права.

— Ты не умираешь.

— Возможно, у меня в запасе не часы, а дни. Но какаяразница? Ты видел снимки.

— У Оси не было лихорадки. Да, останавливалось сердце. Этосовсем другое. У тебя четвёртую неделю температура не падает ниже тридцативосьми градусов. После вливания она поднимется до сорока. В любом случае, не ядолжен принимать это решение.

— Правильно. Не ты, и никто, кроме меня. Я его уже принял,отговаривать бесполезно. Ты всё равно это сделаешь. Только смотри, не опоздай.

На следующий день Володе стало лучше. Утром температураупала до тридцати семи. Он оделся, вышел в столовую к завтраку, съел кусоккалача с маслом и паюсной икрой, выпил сладкого чаю со сливками. Агапкинзаметил, что у Тани глаза стали мокрыми, когда она смотрела на брата. За столомсидел как будто прежний Володя, со своими мрачными шутками, ухмылками, нотолько очень худой и бледный.

— Скажи, правда, что доктор Боткин сушил тараканов ииспользовал отвар из них как мочегонное? — спросил он отца.

— Да, он так лечил водянку.

— Отлично. А правда, что твой приятель Мечников дваждыпытался покончить с собой, а потом предложил всем поголовно отрезать кусокпрямой кишки?

— Илья Ильич умер прошлым летом в Париже. Пятнадцатого июля.Папа очень переживал, что не сумел поехать на похороны. Так что перестань,пожалуйста, — сказала Таня.

— Прости. Но всё-таки эта ваша медицина редкостная мерзость.

Таня вдруг встала, обошла стол, обняла брата, поцеловала вмакушку.

— Эй, сестричка, ты что-то перепутала. Прибереги своинежности для полковника Данилова. Или вот лучше Федора поцелуй. Видишь, как онсмотрит? Ему сейчас уходить на суточное дежурство, так ты его благослови.