Князь достал из кармана нож, чиркнул по веревке, и трупгрузно повалился на пол. С неживой грацией тряпичной куклы встряхнув руками,тело ткнулось лбом в паркет и теперь уже в самом деле стало совершеннонедвижным.

– А, черт. – Пожарский присел на корточки,расстроенно поцокал языком. – Свою полезность она исчерпала, но все равножалко. Незаурядная была особа. Да и хотелось вас побаловать… Ничего неподелаешь, увидите эту красу уже увядшей.

Он взял покойницу за плечи и перевернул на спину.

Эраст Петрович непроизвольно зажмурился, но, устыдившисьсобственной слабости, заставил себя открыть глаза.

Увидел такое, что снова зажмурился – от неожиданности. Апотом несолидно захлопал ресницами.

Женщину, лежавшую на полу, Фандорин видел впервые – такоелицо, раз увидев, не позабудешь. Одна его половина была вполне обыкновенной идаже не лишенной миловидности, зато с другой стороны черты были сплющены,полураздавлены, так что разрез глаза получился почти вертикальный, а скула наезжалана ухо.

Пожарский рассмеялся, очень довольный произведеннымэффектом.

– Хороша, чертовка? Родовая травма. Акушер неудачнощипцами прихватил. Теперь понятны мотивы поведения мадемуазель Дианы? Как ещемогла она относиться к мужчинам, которые при свете дня шарахались от нее вужасе? Только с ненавистью. Вот почему ей нравилось житъ в этом заколдованномзамке, где царили мрак и тишина. Тут она была не несчастной уродиной, а писакойраскрасавицей, какую только может представить мужское воображение. Бр-р-р, –передернулся Глеб Георгиевич, гладя на страшную маску, и пожаловался. –Вам-то что, а я как подумаю, что вчера полдня ублажал этакое чудище, мороз покоже.

Эраст Петрович стоял в полном онемении чувств, еще неоправившись от потрясения, но уже знал, что первой эмоцией, которую испытает всамом скором времени – только вот сердце немного отойдет – будет острейшийстыд.

– Впрочем, возможно, в аду, куда несомненно отправиласьновопреставленная, именно такие и почитаются первейшими красотками, –философски заметил князь. – Однако наш план, Эраст Петрович, остается всиле. Сугроб справа, не забудьте.

Пожарский опаздывал.

Шесть минут десятого. Грин спрятал часы в карман шинели. Тамже лежал „кольт“, и пальцы плотно обхватили удобную рифленую рукоятку.

Не так уж плохи дела у революции, если сыскное начальствовынуждено встречаться конспиративно, тайком от собственных подчиненных.Вражеский лагерь охвачен тревогой и неуверенностью, там боятся собственнойтени, никому не доверяют. И правильно делают.

Или догадываются про ТГ?

А всё просто: не может победить дело, сторонники которогобольше всего пекутся о собственном благе. Вот почему торжество революциинеизбежно.

Только ты до него не доживешь, напомнил себе Грин, чтобызагнать вглубь лазурь, после вчерашнего так и норовившую вылезти наповерхность. Ты – спичка. Ты и так горишь дольше обычного. А радость жизни тыисключил из своего существования сам.

Статский советник Фандорин сидел на соседней скамейке.Скучливо постукивал перчаткой по колену, рассматривал галок, прыгавших поветвям старого дуба.

Сейчас этот красивый, щегольски одетый человек умрет. Иникогда уже не узнать, о чем он думал в последние минуты своей жизни.

От неожиданной мысли Грин вздрогнул. Когда целишься воврага, нельзя думать про его мать и детей, напомнил он себе то, что не разговорил Снегирю. Раз человек надел вражеский мундир – значит, превратился измирного обывателя в солдата.

Шинель на Грине была толстая, хорошего сукна. Нобель принесиз дому, у него отец – отставной генерал.

Игла прицепила Грину седые усы и бакенбарды. Отличнаямаскировка.

По дорожке шел Снегирь, одетый гимназистом. Ему полагалосьпроверить переулок – всё ли чисто. Проходя мимо, чуть кивнул и сел на скамейкувозле Фандорина. Зачерпнул свежего снега, сунул в рот. Волнуется.

Нобель и Шварц скребли лопатами аллею. Емеля стоял по тусторону решетки, изображал городового. Марат и Бобер, в чуйках и валенках,играли в свайку возле самого входа. Отличное время выбрали для беседы Пожарскийи Фандорин. Ни гуляющих, ни даже прохожих.

– Хрен тебе, а не алтын! – крикнул Марат,отскакивая в сторону. – Накося, выкуси!

И, насвистывая двинулся по аллее. Руки небрежно сунул вкарманы.

Это был сигнал. Значит, появился Пожарский.

Бобер кинутся за Маратом:

– Ты чё, ты чё! – крикнул Бобер (отличный,спокойный парень из бывших студентов). – Гони должок!

А за ними показался и долгожданный господин вице-директор.

В гвардейской шинели, белой свитской шапке, при сабле. Хорошконспиратор.

Пожарский остановился у входа в сквер, широко расставил ногив сверкающих сапогах и, картинно ухватившись за портупею, крикнул:

– Господа нигилисты! Вы окружены со всех сторон!Рекомендую сдаваться!

И в ту же секунду проворно нырнул за ограду, исчез позадизаснеженных кустов.

Грин оглянулся на Фандорина, но и статский советник,пробудившись от мечтательности, проявил удивительную прыткость. Схватил Снегиряза воротник, притянул к себе и вместе с ним зачем-то бросился в сугроб,возвышавшийся справа от скамейки.

Со всех сторон затрещало, загрохотало, загремело, будтокто-то с хрустом рвал напополам весь белый свет.

Грин увидел, как Марат, всплеснув руками, дернулся, словноот сильного толчка в спину, как Бобер стреляет из-под локтя куда-то вверх ивбок.

Выхватив из кармана „кольт“, ринулся выручать Снегиря. Пулейсбило с головы шапку, чиркнуло по темени. Грин покачнулся, не устоял на ногах ирухнул в сугроб, что был слева от соседней скамейки.

Дальше случилось невероятное.

Сугроб оказался гораздо глубже, чем можно было вообразить поего внешнему виду. Что-то затрещало, на миг сделалось темно, а затем последовалвесьма ощутимый удар о твердое. Сразу же сверху обрушилась белая лавина, и Гринзабарахтался в ней, перестав понимать, что происходит.

Кое-как вскочив на ноги, он увидел, что стоит в глубокойяме, по грудь утонув в снегу. Было видно небо, облака, ветки дерева. Стрельбасделалась еще громче, отдельные выстрелы стали почти неразличимы, подхваченныеи усиленные эхом.

Наверху шел бой, а он, стальной человек, отсиживался в щели!