Пятое – про предательство Рахмета и про то, что Сверчинскийночью будет на Николаевском вокзале. Пришло во вторник, 19-го. Опять, как со„свадьбой“, загадочным образом оказалось в кармане висящего пальто. Машинасменилась, теперь это был „ремингтон №5“. Очевидно, „ундервуд“ остался вПитере.

Шестое – про полицейскую блокаду у железнодорожных пакгаузови про новую квартиру. Это было в среду, 20-го. Письмо принес Матвей, кто-тонезаметно подсунул ему конверт в карман тулупа. Напечатано на „ремингтоне“.

Седьмое – про Петросовские бани. Брошено в почтовую щель 21февраля. „Ремингтон“.

Последнее, восьмое, заманивающее в ловушку, поступило тем жеобразом. Было это вчера, в пятницу. Машина – „ремингтон“.

Что же из всего этого следует?

Почему ТГ сначала оказывал бесценные услуги, а потом предал?

Потому же, почему предают другие: был арестован и сломлен.Или был раскрыт и сам стал жертвой провокации. Неважно, это второстепенное.

Главное – кто он?

В четырех случаях из восьми ТГ или его посредник находился внепосредственной близости от Грина. В остальных четырех подобраться к Гринупочему-то не захотел или не смог и действовал не изнутри, а снаружи: черезоткрытую форточку, через дверь, через Матвея.

Ну, в Колпине понятно: после январского экса Грин объявилгруппе карантин – сидели на даче, никуда не выходили, ни с кем не встречались.

В Москве же ТГ имел прямой доступ к Грину всего в одномслучае, 19 февраля, когда Козырь проводил инструктаж перед нападением на каретуэкспедиции государственных бумаг. Затем ТГ по какой-то причине прямого доступалишился.

Что произошло между вторником и средой?

Грин дернулся в кресле, осененный арифметической простотойразгадки. Как только он не додумался раньше! Просто не было истинной,категорической необходимости, которая так обостряет работу мысли.

– Что? – испуганно спросила Игла. – Тебенехорошо?

Он молча схватил со стола карандаш, лист бумаги. Помедлил сминуту и быстро набросал несколько строк, сверху приписал адрес.

– Это на телеграф. Сверхсрочным тарифом.

Грин оказался не таким, каким представлял его ЭрастПетрович. Ничего злодейского или особенно кровожадного в человеке, сидевшем насоседней скамье, статский советник не усмотрел. Суровое, чеканное лицо, котороетрудно вообразить улыбающимся. И совсем еще молодое, несмотря на неуклюжиймаскарад в виде седых усов и бакенбардов.

Похоже, что кроме самого Фандорина и террористов вБрюсовском сквере никого и не было. Пожарский отлично выбрал место дляоперации. По ту сторону решетки прогуливался городовой, несомненно ряженый.Двое молодых дворников с неестественно длинными бородами и интеллигентнымилицами неуклюже скребли фанерными лопатами снег. Еще двое парней поодаль игралив свайку, но что-то не больно увлеченно – слишком часто поглядывали посторонам.

Девять уже миновало, но Пожарский медлил. Очевидно ждал,пока вернется самый юный из боевиков, изображающий гимназиста.

Но вот и он. Насвистывая, прошел аллеей, сел на расстояниивытянутой руки от Эраста Петровича, как раз рядом с дырявым сугробом и жадносунул в рот пригоршню снега. Надо же, подумал статский советник, совсемребенок, а уже приучен к убийствам. В отличие от фальшивого генерала„гимназист“ смотрелся вполне убедительно. Вероятно, это и был Снегирь.

Появился Пожарский, и игроки в свайку потянулись к центрусквера. Эраст Петрович внутренне подобрался. Князь крикнул, что предлагаетнигилистам сдаваться, и Фандорин пружинисто вскочил с места, легко подцепил„гимназиста“ за воротник шинели и потянул за собой в спасительный сугроб.Умирать мальчишке было рано.

Снег мягко принял статского советника, но пустил недалеко –вряд ли больше, чем на аршин. Снегирь упал сверху и забарахтался, но из крепкихрук Эраста Петровича вырваться было непросто.

Со всех сторон грянули выстрелы. Фандорин знал, что стрелкиЛетучего отряда, усиленные мыльниковскими филерами, бьют с монастырских стен, сокрестных крыш и не прекратят огонь, пока в сквере шевелится хоть что-то живое.

Где же обещанная яма?

Эраст Петрович слегка сдавил юному террористу нервный узел,чтобы перестал брыкаться и раз, другой, третий ударил кулаком по земле. Еслитам, под снегом, была фанера, она пружинила бы, но нет, твердь оставаласьтвердью.

„Гимназист“ больше не пытался высвободиться, только время отвремени вздрагивал, будто от электрического тока, хотя вздрагивать ему быловроде бы нечего – Фандорин надавил несильно, минут на десять полного покоя.

Несколько раз со свирепым шипением в снег входили пули –совсем близко. Эраст Петрович колотил по неподатливой фанере все яростней идаже пробовал подпрыгнуть, насколько это было возможно в лежачем положении, даеще с грузом. Нет, яма раскрываться не желала. То ли фанера задубела за ночь,то ли еще что.

А пальба между тем стала редеть и вскоре стихла совсем.

На аллее раздались голоса:

– Этот готов. Чистое решето.

– Этот тоже. Ишь рожу-то разворотило, не опознаешь.

Вылезать из сугроба было бы неблагоразумно – сразу всадятдесяток пуль, поэтому Эраст Петрович, не вставая, крикнул:

– Господа, я Фандорин, не стреляйте!

И лишь потом, стянув с себя мирно покоящегося Снегиря,поднялся, вероятно, похожий на снежную бабу.

Сквер был полон людей в штатском. Их было, пожалуй, не меньшеполусотни, а за оградой виднелись еще.

– Все вчистую, ваше высокородие, – сказал один из„летучих“, седоусый, но моложавый. – Некого арестовывать.

– Один все-таки живой, – ответил Эраст Петрович,отряхиваясь. – П-примите-ка его и уложите на скамью.

Агенты взяли было „гимназиста“ на руки, но сразу же положилиобратно.

– Как же, живой, – пробормотал седоусый. –Дырок с десяток будет.

И верно: лицо мальчика, хоть еще и не сбросило румянца, былоявно и недвусмысленно мертвым. Снег на шинели в нескольких местах покраснел открови, а во лбу, чуть пониже линии волос, чернело отверстие. Теперь сталопонятно, отчего беднягу так дергало.

Эраст Петрович растерянно смотрел на безжизненное тело,заслонившее его от пуль, и потому не заметил, как сзади налетел Пожарский.