Грин подпрыгнул, коснулся пальцами края ямы, но ухватитьсябыло не за что. Тут обнаружилось, что при падении он уронил револьвер, и искатьего в этой снежной каше представлялось делом долгим, а возможно, и безнадежным.

Неважно, только бы выбраться.

Он принялся остервенело утрамбовывать снег – руками, ногами,даже ягодицами. И тут вдруг пальба прекратилась.

От этой тишины Грину впервые за долгие годы стало страшно. Аон думал, что никогда больше не ощутит этого знобкого, стискивающего сердцечувства.

Неужели все? Так быстро?

Он влез на утоптанный снег, высунул из ямы голову, но сразуприсел. К ограде густой цепью шли люди в штатском, держа в руках дымящиесякарабины и револьверы.

Даже не застрелишься – не из чего. Сиди, как угодивший в ямуволк, и жди, пока вытащат за шиворот.

Опустился на корточки, стал лихорадочно шарить в снегу.Только бы найти, только бы найти. Большего счастья Грин сейчас вообразить немог.

Бесполезно. Револьвер, наверное, где-то там, на самом дне.

Грин развернулся и вдруг увидел черную дыру, уходившуюкуда-то вбок. Не раздумывая, шагнул в нее и понял, что это подземный ход:узкий, чуть выше человеческого роста, пропахший мерзлой землей.

Удивляться было некогда.

Он побежал в темноту, наталкиваясь плечами на стенки лаза.

Довольно скоро, шагов через пятьдесят, впереди забрезжилсвет. Грин убыстрил бег и вдруг оказался в разрытой траншее. Она была огороженадосками, сверху над ней нависала каменная стена дома и вывеска „Мёбиус исыновья. Колониальные товары“.

Тут Грин вспомнил: в переулке, что выводил к скверу, былакакая-то канава, а по краям – наскоро сколоченная изгородь. Вот оно что.

Он выбрался из ямы. В переулке было пусто, но из скверадоносился гул множества голосов.

Прижался к стене дома, выглянул.

Люди в штатском сволакивали тела на аллею. Грин увидел, какдвое филеров тащут за ноги какого-то полицейского и не сразу понял, кто это,потому что полы завернувшейся шинели прикрывали убитому лицо. Из-за отворотавыпала пухлая книжка в знакомом переплете. „Граф Монте-Кристо“. Емеля взял ссобой на акцию – боялся, вдруг не доведется вернуться на квартиру, и он неузнает, отомстил граф иудам или нет.

– Чего это, а? – раздался сзади напуганный голос.

Из подворотни высовывался дворник. В фартуке, с бляхой.

Посмотрел на засыпанного снегом человека с остановившимисяглазами и виновато пояснил:

– Я ничего, сижу, не высовываюсь, как велено. Это выкого, а? Хитровских? Или бонбистов?

– Бомбистов, – ответил Грин и быстро пошел попереулку.

Времени было совсем мало.

– Уходим, – сказал он открывшей дверь Игле. –Быстрее.

Она побледнела, но ни о чем спрашивать не стала – сразукинулась обуваться.

Грин взял два револьвера, патроны, банку с гремучей смесью инесколько взрывателей. Готовые корпуса пришлось оставить.

Только когда спустились на улицу и благополучно свернули заугол, стало ясно, что квартира не обложена. Видно, полиция была уверена, что БГсама придет в капкан, и решила воздержаться от наружного наблюдения, чтобыненароком себя не выдать.

– Куда? – спросил Грин. – В гостиницу нельзя.Будут искать.

Поколебавшись, Игла сказала:

– Ко мне. Только… Ладно, сам увидишь.

Извозчику велела везти на Пречистенку, к дому графаДобринского.

Пока ехали, Грин вполголоса рассказал, что произошло вБрюсовском. Лицо у Иглы было неподвижное, но по щекам одна за другой катилисьслезы.

Сани остановились у старинных чугунных ворот, украшенныхкороной. За оградой виднелся двор и большой трехэтажный дворец, когда-то,наверное, пышный и нарядный, а ныне облупившийся и явно заброшенный.

– Там никто не живет, двери заколочены, – словнооправдываясь, объяснила Игла. – Как отец умер, я всех слуг отпустила. Апродать его нельзя. Отец завещал дом моему сыну. Если будет. А если не будет,то после моей смерти – управе Георгиевского ордена…

Значит, про невесту Фокусника говорили правду, что графскаядочь, рассеянно подумал Грин, чей мозг потихоньку начинал подбираться к главному.

Игла повела его мимо запертых ворот, вдоль решетки кмаленькой пристройке с мезонином, выходившей крыльцом прямо на улицу.

– Здесь когда-то семейный лекарь жил, – сказалаИгла. – А теперь я. Одна.

Но он уже не слушал.

Не глядя по сторонам прошел за ней через какую-то комнату,даже не посмотрев по сторонам. Сел в кресло.

– Что же теперь делать? – спросила Игла.

– Мне нужно подумать, – ровным голосом ответилГрин.

– А можно я посижу рядом? Я не буду мешать…

Но она мешала. Ее мягкий, бирюзовый взгляд не давал мыслиорганизоваться, в голову лезло второстепенное и вовсе ненужное.

Усилием воли Грин заставил себя не сбиваться с прямой линии,сосредоточиться на насущной задаче.

Насущная задача называлась ТГ. Кроме Грина решить ее былонекому.

Чем же он располагал?

Только хорошо тренированной памятью.

К ней и следовало обратиться.

Всего ТГ прислал восемь писем.

Первое – про екатериноградского губернатора Богданова.Поступило вскоре после неудачного покушения на Храпова, 23 сентября минувшегогода. Нивесть откуда появилось на обеденном столе конспиративной квартиры наФонтанке. Напечатано на машине „ундервуд“.

Второе – про жандармского генерала Селиванова. Само собойобнаружилось в кармане Гринова пальто 1 декабря минувшего года. Дело было напартийной „свадьбе“. Пишущая машина – снова „ундервуд“.

Третье – про Пожарского и неведомого „важного агента“,который оказался членом заграничного ЦК Стасовым. Нашлось на полу в прихожейквартиры на Васильевском 15 января. Пишущая машина та же.

Четвертое – про Храпова. На колпинской даче. Емеля подобралзаписку, обернутую камнем, под открытой форточкой. Это было 16 февраля. ТГопять воспользовался „ундервудом“.

Итак, первые четыре письма были получены в Петербурге,причем между первым и последним миновало почти пять месяцев.

В Москве же ТГ залихорадило: за четыре дня – четырепослания.