— Понимаю, — без тени усмешки произнес мистер Саттертуэйт.

— Как все случилось дальше, трудно объяснить. Простослучилось — и все. В отеле тогда остановился один молодой англичанин. Как-то поошибке он забрел в мой сад. На мне в тот момент была мантилья, и он принял меняза испанку. Мне это показалось забавным, и я решила его разыграть. Испанскогоон почти не знал, едва мог объясниться. Я сказала ему, что хозяйка виллы,английская леди, сейчас в отъезде и что она немного научила говорить меняпо-английски. В подтверждение я заговорила на ломаном английском. Это было такзабавно и так весело, что даже и сейчас смешно вспоминать. Он принялся со мноюзаигрывать. Мы решили притвориться, что вилла — это наш с ним дом, мы толькочто поженились и собираемся здесь жить. Я предложила ему приоткрыть одну издверных ставен — как раз ту, через которую вы вошли.

Ставня оказалась незаперта, и мы прокрались внутрь. Вкомнате было пыльно и не убрано, но нам было очень хорошо. Мы делали вид, чтомы у себя дома…

Внезапно она прервала рассказ и умоляюще посмотрела намистера Саттертуэйта.

— Все это было так чудесно — как в сказке. И чудеснее всегознаете что? Что это была как бы игра.

Мистер Саттертуэйт кивнул. Он понимал ее, быть может, лучше,чем она понимала сама себя — одинокую испуганную девочку, твердившую себе, чтовсе это просто игра, и ничего, — о чем бы пришлось жалеть, с ней случиться неможет.

— Наверное, в нем не было ничего выдающегося. Парень какпарень, искал приключений, как все, — но все равно с ним было легко и приятно.И мы продолжали нашу игру.

Она умолкла, снова посмотрела на мистера Саттертуэйта иповторила:

— Мы играли. Понимаете?

Немного помолчав, она продолжила:

— На следующее утро он опять пришел. Я была у себя в спальнеи смотрела на него в щель между ставнями. Ему и в голову не пришло, что я вдоме. Ведь он думал, что я служанка и живу в деревне. Он стоял в саду иозирался. Накануне он уговаривал меня встретиться с ним еще раз, и я обещала,но на самом деле я и не думала к нему выходить. У него был очень встревоженныйвид. Наверное, он волновался, не случилось ли чего со мной. Мне было приятно,что он из-за меня волнуется. Вообще приятно было его видеть…

Она опять помолчала.

— На следующий день он уехал. Больше я его не встречала… Ачерез девять месяцев у меня родился ребенок. Я была на седьмом небе от счастья:оказывается, можно иметь ребенка — и при этом над тобой никто не издевается ине унижает. Я даже жалела, что не спросила имя того молодого англичанина. Я быназвала сына в его честь. А то ведь несправедливо, думала я: он подарил мне то,чего я желала больше всего на свете, а сам об этом даже не узнает… Хотя,конечно, я понимала, что, скорее всего, он отнесся бы к этому иначе — не так,как я — и что мысль о ребенке вряд ли бы его обрадовала. Я ведь для него былалишь мимолетным развлечением, не более.

— А что ребенок?

— О, это был чудный малыш! Я назвала его Джон… Жаль, что яне могу вам его показать. Ему сейчас двадцать, он учится на инженера. Я люблюего больше всего на свете! Я ему сказала, что его отец умер еще до егорождения.

Мистер Саттертуэйт пристально следил за хозяйкой. Любопытнаяистория, но какая-то словно недосказанная. Всем существом он чувствовал, чтодолжно быть продолжение.

— Двадцать лет — это много, — осторожно сказал он. — Вам нехотелось снова выйти замуж?

Она покачала головой. По загорелым щекам разлился медленныйрумянец.

— Вам что, хватало ребенка?

Она подняла глаза, и мистер Саттертуэйт с удивлением увидел,что взгляд ее полон нежности.

— Странные вещи происходят на свете, — задумчиво произнеслаона. — Очень странные. Наверное, вы даже не поверите… Хотя нет, вы как разможете поверить. Отца Джона я не любила — во всяком случае, двадцать лет назад.Думаю, я вообще тогда не понимала, что такое любовь. Я, конечно, рассчитывала,что ребенок будет похож на меня. Увы! Ничего от меня в нем не было. Он оказалсявылитый отец. И вот — через ребенка — я узнала этого человека, через ребенкаполюбила его. И теперь я люблю его и буду любить всегда. Вы скажете, что япросто фантазерка, — но нет! Я его на самом деле люблю. Появись он тут завтра —я сразу узнаю его, хоть мы и не виделись больше двадцати лет. Любовь к немупревратила меня в женщину. Я люблю его, как женщина любит мужчину. С этойлюбовью я прожила уже двадцать лет, с ней я и умру.

Внезапно она спросила, и в голосе ее слышался вызов:

— По-вашему, я сумасшедшая, что такое говорю?

— Ах, милая вы моя! — сказал мистер Саттертуэйт и снова взялее за руку.

— Значит, вы меня понимаете?

— Думаю, что да. Но, мне кажется, вы чего-тонедоговариваете. Ведь это еще не все? Она нахмурилась.

— Да, не все. А вы мастер угадывать! Я сразу поняла, что отвас ничего не скроешь. Но остального я вам рассказывать не стану — простопотому, что вам лучше этого не знать.

Он внимательно посмотрел ей в глаза, и она не отвелавзгляда.

«Сейчас проверим, — сказал он себе. — Все нити в моих руках.Я в этом обязательно должен разобраться! Надо только все расставить по своимместам».

Помолчав, он медленно заговорил:

— Думаю, случилось непредвиденное. Ее веки чуть заметнодрогнули, и он понял, что находится на верном пути.

— Да, после стольких лет случилось что-то непредвиденное, —повторил он. Ему казалось, что он осторожно, ощупью пробирается по темнымзакоулкам ее души, где она пытается скрыть от него свою тайну. — Сын… Этосвязано с сыном! Ничто другое не взволновало бы вас так.

По тому, как она затаила дыхание, мистер Саттертуэйтдогадался, что нащупал больное место. Он сознавал, что выполняет важную, хотя ине очень приятную миссию. Сидящая напротив женщина сопротивляется,противопоставляя ему свою непреклонную волю. — Ну что ж! Мистеру Саттертуэйту,при всей его кажущейся кротости, тоже упрямства не занимать. К тому же емупомогает святая уверенность человека, делающего нужное, важное дело. В егосознании промелькнула презрительная жалость к тем, кому по долгу службыприходится заниматься раскрытием преступлений. Как они выстраивают версии, каксобирают улики, докапываясь до истины, как потом радостно потирают руки впредвкушении скорой разгадки… Ему же единственной подсказкой служит страстноестремление его хозяйки утаить истину: чем ближе он к этой истине подбирается,тем заметнее она нервничает.

— Вы говорите, мне лучше этого не знать? Мне — лучше? И васэто заботит? Надо сказать, вы довольно непоследовательны. Признайтесь, вас ведьне очень смущает, когда посторонний человек испытывает из-за вас некоторуюнеловкость? Стало быть, дело не только в этом. Может, узнав что-то лишнее, ястану невольным соучастником? Чего — не преступления ли? Но это абсурд! Мысль опреступлении с вами никоим образом не совместима… Разве что речь идет опреступлении особого рода — о преступлении против собственной жизни.