И все же Никита решился. И не потому, что вспомнил, каквспоминал о Джанго, сидя в «Идеальной чашке». Уж слишком часто она попадаласьна глаза, уж слишком часто прогуливалась по краю Корабельникоffской, аследовательно — и его собственной жизни. Сначала — в особняке во Всеволожске, атеперь вот здесь, на кладбище. Что она делает здесь? И именно в день похоронМариночки. Ведь в наличии имеется масса других дней. А Джанго выбрала именноэтот. На совпадение это не тянет. Но тогда — что?

…Он догнал ее в самом конце аллеи. А догнав, несколькосекунд раздумывал, как бы окликнуть. Собачье «Джанго» прочно застряло в трахее,оно упиралось всеми четырьмя лапами и никак не хотело выходить. Несколькосекунд Никита смотрел на удаляющуюся прямую спину девушки, а потом решился нанейтральное и ни к чему не обязывающее междометие.

— Эй! — крикнул он.

Получилось громко и навязчиво, для какого-нибудь танцполаэто, может быть, и подошло, но для кладбища… Человек, пришедший сюда не простотак, и не подумает откликнуться на такое развязное «Эй!». Очевидно, Джангопришла сюда не просто так, она и не подумала откликнуться.

Никита прибавил ходу, почти побежал, зашел с тыла и уткнулсяпрямо в лицо Джанго. Тут и не захочешь, а остановишься.

И Джанго остановилась. И исподлобья посмотрела на Никиту.Только сейчас он заметил, что пола ее куртки топорщится, и из нее выглядываютрастрепанные головки хризантем.

— Простите. — Он постарался максимально смягчитьпредыдущее «Эй!». — Простите… Вы меня узнаете?

Джанго несколько секунд рассеянно смотрела на него.

— Я, конечно, понимаю… Не самое лучшее место длявстречи… — пробормотал Никита. — Но… Вы меня узнаете?

— Узнаю, — спокойно сказала Джанго.

— Я как-то подвозил вас… Из Всеволожска.

— Узнаю, узнаю… — Никаких подвижек на лице.

— Я — шофер Корабельникова. Я подвозил вас.

— Я же сказала, что узнала. Что дальше?

Действительно, что дальше? Поведать почти незнакомой девушкеледенящую историю о смерти другой девушки? Судьбой которой она так живоинтересовалась всего лишь некоторое время назад? Не самое хорошее началоразговора, но ничего другого в голову Никите не пришло.

— Вы, наверное, уже в курсе… Марина Корабельникова ..м-м… погибла… Сегодня похороны. Здесь, неподалеку…

— Да. Я слышала… Какая-то темная история…

— Да…

Сейчас она должна вцепиться в Никиту мертвой хваткой, всеженщины любопытны, а если дело касается темных историй — любопытны вдвойне. НоДжанго, вопреки ожиданиям, в Никиту не вцепилась, напротив, перевела рассеянныйвзгляд на верхушку ближайшего тополя.

— Вы знали ее?

— Нет. Лично — нет. Кажется, вы у меня об этомспрашивали. Тогда…

Кажется, он и вправду спрашивал. И о Мариночке, и оКорабельникоffе, знакома ли она с ними. И уже тогда она ответила ему «нет».

— Да. Я помню.

— Мне искренне жаль. Правда.

Ей искренне жаль. Безучастно, но искренне. Тема исчерпана.Хотя… Да простят его обстоятельства и место встречи…

— Как поживает Толик? — Никита, следуя примеруДжанго, перевел такой же рассеянный взгляд на тот же тополь.

— Понятия не имею. Мы больше не виделись.

— Ясненько. — Никита все еще пытался реанимироватьумирающий разговор. — Вы к кому-то пришли?

— Да. Извините, мне пора. Вам, я думаю, тоже…

— Я понимаю… Да. Не самое уютное место для встречи… Но…вы позволите проводить вас?

— Не думаю, что это хорошая идея…

— Я думал о вас…

Никакого лукавства, он и вправду думал. В разное время —по-разному. Вот и сейчас. Что она делает здесь и к кому пришла?..

— Вот как? И что же вы думали?

— Ничего конкретного. Просто — вы есть. Вот и все. Язабыл вас поблагодарить тогда… за собаку. Если бы не вы…

— Кстати, а как поживает он?

— Кто?

— Пес.

— Не знаю. Он пропал.

— Такие псы не пропадают просто так, — сказалаДжанго со знанием дела.

— Вы разбираетесь…

— Разбираюсь. Это то немногое, в чем я разбираюсь.

— Можно я провожу вас?

Она наконец-то взглянула на Никиту, хвала всевышнему. А он,оказывается, не позабыл ее глаза, совсем не позабыл! Золотисто-карие, вобрамлении светлых ресниц, удивительное сочетание.

— Ведь все равно не отвяжетесь. — Джанго позволиласебе улыбнуться.

— Не отвяжусь, — честно признался Никита.

— Покойной бы это не понравилось. — И снова, как итогда, по пути из Всеволожска, в голосе Джанго проскользнули едва заметные,частнособственнические нотки.

— Думаю, ей было бы все равно. — И здесь он тожене солгал.

— Черт с вами… Как хотите…

Несколько минут они шли молча. Вернее, двигались неспешнымленивым шагом. Джанго аккуратно вертела головой в разные стороны. Казалось, онавыгуливала Никиту, как выгуливают пса: без всякой цели. Разговор не клеилсясовсем, но, по здравому размышлению, все это легко можно было списать на место.И все же, все же… Никиту не оставляла невесть откуда взявшаяся мысль, чтоДжанго не знает, куда идти. Он слишком часто бывал здесь, он знал, что такоеприходить к близкому человеку. Не к знакомому, просто знакомому (кладбище — неместо для случайных встреч, случайных поступков и случайных променадов), аименно — к близкому. А потом. Потом Джанго свернула на знакомую аллею. ЗнакомыйНиките квартал, знакомую Никите тропинку. Именно здесь был похороненНикита-младший.

— Я пришла, — сказала Джанго. Абсолютноравнодушным голосом, как будто он проводил ее до метро. Могила, перед которойостановилась девушка, была хорошо знакома Никите: «Ревякин Юрий Юрьевич… Списпокойно, дорогой сын, брат и муж».

Ревякин Юрий Юрьевич был типичным бандюхаем с типичнойсудьбой шестерки, битой тузами во время бандитской разборки. Впрочем, гранитнаяфизиономия Юрия Юрьевича выглядела довольно пристойно, неизвестныйскульптор-монументалист как мог польстил покойному: никакого намека накриминальное прошлое, такую физию с честью носил бы какой-нибудь бакалавр изГарварда. Юрия Юрьевича изредка навещал братец, такой же бандюхай, и их общие сбратцем друзья. Друзья, почтительно тряся литыми плечами и такими же цепями,размазанными по груди, пили на могиле дорогой коньяк и вели себя достаточноприлично. С братцем Никите пообщаться так и не удалось, а вот с отцом он любилпоговорить на разные, совсем не кладбищенские темы. Общее горе быстро сближаетлюдей, от отца-Ревякина он узнал, что Юрий Юрьевич был золотым ребенком, затем— золотым парнем, затем — спутался с криминальным отбросами, «вот вы скажите,Никита, как так? Я с младых ногтей работаю, мать с младых ногтей работает… Авот ему легких денег захотелось. Захотелось — вот и получил»… Отец-Ревякин напокойного Юрия Юрьевича по-настоящему сердился, вел бесконечные брюзгливыедебаты, долго поучая гранит, венчающийся крестом. Иногда Никите казалось, чтоон не выдержит и насует кресту отеческих тумаков. Пару раз он видел и вдову покойного:будучи женой, она, как и положено жене бандюхая, была недалекой смазливицей стакими же недалекими смазливыми ногами. К раннему вдовству она оказаласьнеготовой, во вдовстве она откровенно скучала, а потом, чтобы хоть как-торазвеселить себя, переметнулась к братцу Юрия Юрьевича. Об этом и сообщилНиките отец-Ревякин, припечатав новоиспеченных молодоженов эпитетом «возасранцы, а!»…