Больше ни братец, ни вдовица на могиле Юрия Юрьевича непоявлялись. Зато теперь здесь появилась Джанго. Но Никита даже не думал обэтом, не думал. Потому что отсюда, от крепко скроенной ограды, он видел имогилу Никиты-младшего. Любовно ухоженную, со свежими цветами. Значит, Ингабыла здесь совсем недавно…

Она была здесь совсем недавно, а он…

Джанго вытащила из-под куртки хризантемы, случайный букетдля случайного человека — так почему-то подумал Никита. Подумал и сказал:

— Муж?

— Муж, — ответила Джанго и по-птичьи наклонилаголову.

— Мои соболезнования. — Голос у Никиты неизменился, ведь соболезнования, судя по дате на памятнике, запоздали какминимум на год.

Голос у Никиты не изменился, хотя Джанго лгала. И не знала,что Никита знает об этой лжи.

Зачем она солгала?

В трех минутах ходьбы от места последнего упокоенияМариночки Корабельниковой — зачем она солгала?

— Все в порядке, — бросила Джанго. — Давнозаросло. Давно.

А вот у Никиты не заросло Совсем не заросло. И не зарастетникогда. Смотреть отсюда на могилу сына было больно, больно нестерпимо. И онопустил голову. И уставился на кроссовки Джанго: просто потому, что емунеобходимо было найти точку опоры, за что-то зацепиться взглядом. Шнурок направом развязался, и как только она до сих пор не наступила на него и неспоткнулась? А, может, жаль, что не наступила и не споткнулась, тогда бы онобязательно поддержал ее, коснулся локтя, коснулся кожи, она рассмеялась бы,несмотря на спрятанные под курткой хризантемы… Конечно, она рассмеялась бы,ведь цветы были предназначены человеку, которого она даже не знала.

Зачем она солгала?

А если эти цветы были предназначены совсем другомучеловеку?..

И почему она появилась на Ново-Волковском именно сегодня, вдень похорон Мариночки? Именно сейчас? Эти вопросы все еще мучили Никиту, когдаДжанго поймала его взгляд, устремленный на кроссовки. И тоже заметиларазвязавшийся шнурок.

И нагнулась, чтобы завязать его.

А когда нагнулась…

Когда она нагнулась, Никита едва не вздрогнул. Из свободноговорота ее футболки, не удержавшись под собственной тяжестью, вывалиласьцепочка. И так и осталась на некоторое время выпавшей из ворота, посверкивая нанеярком сентябрьском солнце. Но дело было не в цепочке.

А в кольце, которое болталось на цепочке.

Никита мог бы узнать его из тысяч других. Он хорошо помнилего, очень хорошо.

Это было кольцо Мариночки.

То самое, она с ним не расставалась, несмотря надрагоценности, которыми ее заваливал Корабельникоff. Дешевенькое польскоесеребро с дутой пробой, какого навалом в любом сельпо. И стекляшка вместокамня. Он видел это кольцо очень близко, когда Мариночка положила руки ему наколени — в один из последних его приездов на Пятнадцатую.

А в самый последний…

В самый последний он так и не заметил: было ли на Мариночкекольцо или его не было. Колье — было, то самое, пропавшее, стоимостью в двестипятьдесят тысяч долларов… Но как сказал Калинкин? «Убивают и за меньшую сумму.Много меньшую, на порядок»…

А что, если все дело в банальных двухстах пятидесятитысячах? И колье унесли не банальные дети по вызову, а кто-то другой? Но тогда…Тогда это могут быть не сопляки, поснимавшие мертвую пенку по верхам. Ониметнулись в ванную, оба, и у него была возможность выскочить из квартиры. Апотом и они выскочили из квартиры, спустя шесть минут — он засекал по приборнойпанели, — довольно быстро, груженые пакетами. И помчались к его машине.Перепутанные, поджавшие хвосты. Никита даже глаза прикрыл, стараясь вспомнитьобоих — и парня, и девчонку. Ничего выдающегося в них не было; ничего, кромесимпатичных глупеньких мордашек. Не секс-машины — сексмашинки, масштаб 1:100.Такие даже в убийство щегла не влезут, даже в убийство богомола,бабочки-капустницы, тутового шелкопряда. Да и мародеры они бестолковые, судя поих репликам в прихожей. Небрежно упакованная коробочка «Guerlain Chamade» — воти весь их бонус, вот и весь предел их мечтаний. «Chamade» — название духов, ане новеллы. А ведь есть и новелла, Франсуаза Саган, когда-то обожаемая Ингой.Вот только вряд ли парочка знает о существовании такой писательницы…

Бэбики — бэбики и есть.

Если бы они рискнули снять колье с шеи Мариночки — они быникогда не прихватили весь остальной пакетный хлам, который даже застежки отколье не стоил. Даже миллиграмма застежки. Сумасшедше дорогие вещи могутдоставаться подобным бэбикам только по неведению, их провинциальный умишко,фигурно выстриженный в парикмахерской средней руки, не в состоянии оценитьистинную стоимость этих вещей. А уж запускать руки в мертвую воду с мертвымтелом, когда в прихожей валяется куча милого сердцу и простейшего, какинфузория, косметически-парфюмерно-кондитерского убожества… Рискнули бы они?

Возможно — да, возможно — нет.

Об этом он, Никита, никогда не узнает.

А если — нет?

«Нет» означало, что в квартире побывал еще кто-то. И этоткто-то вполне мог взять колье, промежуток времени между бегством двух бэбиков иприездом Джаффарова был вполне приличным. Ну, уж на то, чтобы стянуть колье,времени хватило бы точно.

Но эта мысль не показалась Никите такой уж хорошей: он ведьне знал наверняка, когда к дому подъехал начальник службы безопасности. Так чтопроще остановиться на парне и девчонке. Во всяком случае, звучит совсем не такабсурдно.

Гораздо менее абсурдно, чем утверждение, чтотелохранительница Эка позволила поднести пистолет вплотную к своему виску.Впрочем, никто этого не утверждал. Эта мысль была похоронена следствием заживо,и в нее был надежно воткнут осиновый кол экспертизы… Или как там это у нихназывается?..

Хотя…

Стоит ему повернуть голову, как любой абсурд моментальностанет реальностью.

Джанго.

Никита вдруг вспомнил, как Джанго укротила пса. Злобногокавказца Джека. Она укротила его легко и непринужденно, просто посмотрела взрачки. И больше ничего не понадобилось… Пес наверняка сделал все, что хотелосьбы Джанго. И человечьим голосом бы заговорил… И нет никакой гарантии, что этобыли единственные зрачки, в которые она смотрела.

И откуда у нее кольцо Мариночки?

И почему она вообще здесь?

И почему она солгала?

И откуда у него самого это ощущение двойного дна? А ведь ондумал о ней, думал… Но думал совсем не так, как в свое время думал об Инге:тогда это была самая обыкновенная страсть, не оставлявшая места никакимсомнениям. Он принял Ингу всю и сразу, он никогда не копался в ее прошлом, в еепервом замужестве, какое это имело значение? Ведь с ним она начала свою жизньзаново. И эта жизнь была счастливой, пугающе счастливой — до самого озера, в которомутонул Никита-младший.