Серафимчик горько вздохнул и вышел из кабинета, волоча ноги.

Привели Просвирина. Он дрожал мелкой дрожью и вид имел самыйчто ни на есть жалкий. Борису хотелось пнуть его ногой и раздавить каблуком,как таракана. В общем, было противно.

– Быстро, Просвирин, рассказывайте все, что произошло вночь с третьего на четвертое августа в гостинице «Париж», – резко приказалГорецкий. – Имеете возможность облегчить свою участь. И чтобы никакихзапирательств, мы и так многое про вас знаем.

Ему в ответ раздалось только клацанье зубов.

– Тогда упрощу вам задачу, – терпеливо сказалГорецкий профессорским голосом. – Ответьте мне только на два вопроса: коговы привели в гостиницу, чтобы убить Махарадзе, и что еще, кроме бриллианта, вынашли в карманах убитого?

– Ничего, – забормотал Просвирин, захлебываясь ибрызгая слюной, – ничего не нашли и ничего не взяли… Ваше благородие,господин полковник, как на духу говорю: бес попутал, бес попутал связаться сизвергом этим, душегубом окаянным. Если бы знал, если бы ведал я, что онгрузина того убьет…

– А ты думал, он у того грузина бриллиант вежливопопросит, тот и отдаст, – закричал потерявший терпение Борис. –Хватит дурачком прикидываться! Говори, кто он?

– Уж не Арсений ли, Серафимчика мастер? –присовокупил Горецкий.

– Он, ваше благородие, он, аспид, – Просвиринповалился в ноги Бориса и Горецкого, – из-за него все несчастия мои…

При этих словах окончательно разозлившийся Горецкий такрявкнул на Просвирина, что тот мигом поднялся и, глядя в угол кабинета,достаточно толково поведал, как он подсмотрел в четверг третьего августа, когдаслужил у баронессы в салоне, передачу крупного бриллианта некоему грузину, какпроследил за этим грузином до гостиницы, как сообщил обо всем ювелирномумастеру. Борис подумал тут, что уж больно гладко организована была операция,можно предположить, что это был не первый раз. Просвирин рассказывал уже, какон подсыпал кокаина в вино.

– А когда они изволили задремать, то я им помог дономера дойти, вроде как они сильно пьяные… – бормотал Просвирин, стараясьне встречаться глазами с Борисом. – Он, Арсюшка, в номере уже был, там иубил грузина. И бриллиант забрал.

– А ты что же, задаром старался?

– Он сказал, что распилит его и продаст… а потомхозяина гостиницы татары убили, я испугался, что и меня тоже…

– Что еще взяли у убитого? – прервал Горецкийзавывания Просвирина.

– Бумажник мы ему оставили, – деловито началПросвирин, – чтобы на их благородие подумали, что они его из-за картприрезали.

– Что еще у него было – портсигар, мелочь какая-нибудь,бумаги листок? – перечислял Горецкий, но Просвирин только мотал головой.

– Мог он, Арсений, что-то забрать, чтобы ты не видел?

– Он все может, – понурился Просвирин. – Онстрашный человек, он кого хочешь достанет, сквозь стены пройдет.

– А не врешь ты, не наговариваешь на человеказря? – сказал Горецкий, снимая пенсне и внимательно глядя лакею вглаза. – Ведь Арсений-то сбежал, так что на него теперь все свалить можно.Может, все-таки ты грузина убил?

Просвирин затравленно оглянулся, будто за спиной у негокто-то прятался:

– Не сбежит он никуда, аспид. Он от камней этих,бриллиантов проклятых, сам не свой делается. Будто нечистый в него вселяется.Сам говорил, как в руки берет, так ровно пьяный делается. Руки трясутся, глазагорят… Боюсь я его, он человека за камешек зарежет, глазом не моргнет. Куда жеон отсюда денется, когда здесь, почитай, у каждой старухи камней энтихнемерено… А главное, у хозяина его, Серафимчика этого, золотая палата. Онвокруг магазина этого так и будет ходить, как собака на привязи…

– Вот оно что, – задумчиво произнесГорецкий, – а скажи-ка ты, мил друг Порфирий, хочешь ты, чтобы я тебяотпустил подобру-поздорову к гадалке твоей разлюбезной?

– Ваше благородие! Всю жизнь за вас Бога молить буду!

– Тогда сделаешь, что я тебе велю.

Дверь распахнулась со стуком, на пороге возник запыхавшийсяСаенко.

– Ваше сковородие! Беда! В тюрьме событие произошло!

– Тише. – Горецкий выскочил в коридор, откудапослышалось гудение голоса Саенко.

Посреди ночи в тюрьме поднялся шум. В дверь одной из камерколотили изнутри, доносился истошный крик:

– Помирает! Человек помирает!

Дежурный надзиратель, гремя ключами, подошел к камере,открыл маленькое зарешеченное окошечко и недовольным заспанным голосом спросил:

– Ну чего вы, дьяволы, горланите? До утра, что ли,подождать нельзя?

– Нельзя, нельзя, никак нельзя, господин начальник офицер! –жалобным голосом, нещадно коверкая русские слова, запричитал рослый бритыйтатарин. – Дядя мой помирать, совсем помирать!

– Вот еще нелегкая, – тяжело вздохнулнадзиратель, – чего еще там с твоим дядей стряслось?

– Падучая у татарина, – подал голос из угла босяк,задержанный за бродяжничество.

Надзиратель крикнул в глубину коридора своему напарнику,чтобы подошел и подстраховал его, и с ленивым вздохом отворил скрипучую дверькамеры.

Старый татарин действительно бился на полу в конвульсиях,изо рта у него шла белая пена.

– Палку ему какую-нибудь надо в зубы сунуть, –подсказал из угла босяк, обладатель большого жизненного опыта, – а не тозубы все себе покрошит в песок.

Бритый племянник сел в углу на корточки и тихо подвывал,глядя вперед бессмысленными глазами.

– Черт с ними, с зубами его, – отмахнулсянадзиратель и окликнул напарника: – Кузьмич, иди сюда, вынесем старого, да влазарет! А не то так и будет до утра тут биться, уснуть не даст.

Кузьмич внимательно оглядел камеру, скользнул взглядом по бритомутатарину, вся поза которого изображала немую скорбь, пренебрежительноотвернулся от бродяги, но все медлил.

– Да идешь ты или нет! – заорал первыйнадзиратель, торопясь скорее избавиться от хлопотного заключенного и идтидосыпать.

Кузьмич вошел в камеру неохотно – как-никак нарушение правил– и наклонился к припадочному, собираясь взять его за ноги. Но в это времяширокоплечий «племянник» в мгновение ока очутился рядом, сгреб обоихнадзирателей за воротники гимнастерок и с размаху сшиб их головами.Надзиратели, лишившись чувств, упали на пол камеры, а припадочный дядя вскочилмгновенно и выплюнул кусок мыла. Татары бросились к двери. Перед тем каквыскочить из камеры, Керим оглянулся на босяка и спросил:

– Ну ты, беспаспортный, бежишь с нами?

– Не-а, – помотал головой босяк, – куда мнебежать? Меня завтра обратно сюда приволокут…