— Так процесс же?.. Тут всё готово. Арестованные с утра сидят.

— Ничего, — нерешительный голос в трубке набирал силу, совсем окреп. — Много ждали, ещё подождут. Я все вопросы сниму. Давай ко мне!

— Николай Петрович, вы, может быть, всё-таки скажете, что случилось? — набрался смелости заместитель.

— Успокойся. Не дёргайся раньше времени. Придёшь, я тебе расскажу.

— Нет, — тихо, но твёрдо, дрожащим от сдерживаемого волнения голосом, задышал в трубку Тешиев. — Я прошу вас, Николай Петрович, скажите сейчас.

— Ну что с тобой делать? Звонил я. Извини, старина. Говорил со Всечасстновым по поводу отвода.

— Зачем?

— Ну, бес попутал.

— Зачем, Николай Петрович? Не следовало этого делать.

— Не знаю. Может быть, ты и прав. Но я тоже живой человек. Не железный.

— Зря вы…

— Отказал он мне отвод не рассматривать. Упёрся, не может, мол. Раз поступило к Каразанову заявление, обязан рассмотреть. Но намекнул, что его склонил к этому сам Каразанов. Стоит за всем этим кто-то очень большой, так что знай, Николай, туго тебе придётся.

Тешиев до судорог сжал трубку в руке.

— Чего молчишь? Куда делся?

— Я здесь, Николай Петрович.

— На Каразанова кто-то давит, ты понял? Ничего слушать не хочет. Генрих с ним и так и эдак. Тот своё твердит: подсудимый уже передал заявление в суд. Его оказывается, по почте отправили раньше.

— Значит, знали все…

— Выходит. А теперь, если подсудимый подтвердит заявление, он удовлетворит отвод, так как его проверять надо, был ты на рыбнице у Рудольфа, не был…

Тешиев внимательно слушал.

— Ты не пропадай. Что опять смолк?

— Ну что же? Он, наверное, прав. Всё по закону. На его месте я бы поступил также.

— Ты на своём месте усидеть постарайся. Давай, возвращайся, пока не начали. Обмозгуем ситуацию.

— Николай Петрович, я вполне здоров и по этому поводу уже высказался.

— Одна голова хороша, но и с двумя глупее не будешь. Попрошу перенести начало процесса на часок. Сам сейчас Колосухина приглашу, Лейгина. Сядем, оценим позицию. Подходи живей.

— Нет, Николай Петрович. Я сажусь в процесс.

— Ты что задумал? Завалишь всё! Окстись! Это же ловушка! Верный капкан всем нам!

— Я сажусь в процесс, Николай Петрович, и всю ответственность беру на себя!

— Опомнись! Зачем тебе это надо?

— Вы не правы, Николай Петрович. Мне, как никому, как раз это и надо!

И Тешиев твёрдой рукой опустил трубку на аппарат.

* * *

Знакомые лица он приметил ещё на улице, у подъезда областного суда. Обрядившись в гражданские наряды, они здоровались, торопливо гасили «беломорины» или сигареты, дружно, по-милицейски, его приветствовали, услужливо расступались. Одноликий народ толпился и в коридорах, потел, терпел, перешёптывался в ожидании затянувшегося начала процесса.

Тешиев устал кивать знакомым и незнакомым, сглотнул слюну, почуяв, как лоб покрывает горячая испарина, раздвигая толпу, прошёл в зал, охраняемый двумя милиционерами, одетыми по форме. Те чётко откозыряли.

Зал зиял отрешённостью и подавлял пустотой.

Длилось это недолго. С приходом прокурора его поспешно начала заполнять заждавшаяся публика. Тешиев постарался успокоиться, набрал воздуха на сколько хватило лёгких, потихоньку выдыхая, раскрыл папку, начал раскладывать перед собой на столе, систематизируя по порядку копии документов, свои выписки и, когда всё аккуратно распределил, водрузил сверху любимый кожаный блокнот и надзорное производство по делу с обвинительным заключением. Больше ему занять себя было нечем, и он огляделся. Каразанов ещё не думал выводить народных заседателей, хотя секретарша уже вертелась на стульчике на обычном своём месте. Важно восседала за несколькими столами команда защитников; наряд внутренних войск приступил к размещению арестованных подсудимых, заводя в зал по одному и запирая решётки в одиночных секциях, которые специально загодя смонтировали по этому случаю. К такому большому количеству арестантов суд не был приспособлен, поэтому за месяц до процесса в срочном порядке пришлось помещение переоборудовать.

Публика, поначалу шумливая, устроившись и оглазев стены, успокоилась и притихла. Некоторые даже начали подрёмывать, соблюдая традицию служивых людей, которые давно уяснили, что следует делать, когда служба идёт.

Тешиев снова ткнулся в бумаги, но, почувствовав перемену в зале, вместе со всеми поднялся на ноги. Дежурившие милиционеры распахнули двери, и в зал прошествовали трое.

— Прошу встать, суд идёт! — звонко крикнула девчушка.

Двух бодрящихся старушек, одна из которых заметно припадала на левую ногу, вёл синеющий жёсткой щетиной на широком лице остроглазый брюнет в чёрном строгом костюме при галстуке. Одежду его спутниц время не пощадило, как и их самих, но наряды были аккуратно чисты и даже местами кокетливо легкомысленны. У одной цветастый батистовый платочек трепетал на шее, а вторая то и дело выдёргивала кружевные белые манжеты прозрачной кофточки, не желавшие выглядывать из рукавов короткой курточки.

Председательствующий занял место за главным столом в центре, старушки примостились по бокам, и брюнет произнёс, крепко обосновавшись на стуле:

— Прошу внимания! Слушается уголовное дело по обвинению Астахина Рудольфа Викторовича…

Дальше процедура потекла-поехала по знакомой, наезженной дорожке. Председательствующий делал своё дело умело, спокойно и легко, расставляя всё по своим местам, блюдя нюансы и пунктики уголовно-процессуального кодекса. Тешиев, напрягшись, не особенно вникал в детали и мелочи, он сидел с высоко поднятой головой, ожидая главного мгновения, ради которого сюда и прибыл. Он чувствовал, как обшаривают, изучают его глаза арестантов, среди любопытствующих, конечно, были и глаза главаря.

А Астахин потерял покой и был сбит с толку другим. С томящим интересом всматривался он в председателя процесса. Не зная, радоваться или проклинать судьбу, но он узнавал в брюнете знакомого. Несомненно, он видел его года два назад в здании областного комитета партии, когда по случаю забежал к Вольдушеву. Брюнет выглядел тогда моложе, держался проще, был проворнее и худее, без этих важных и властных повадок, сквозивших теперь в каждом его жесте, слове и взгляде. Служил он в подчинении у заведующего административным отделом инструктором. А Вольдушев случайно обмолвился тогда в разговоре, что тот до этого работал судьёй в каком-то районе и к ним угодил для укрепления. Значит, теперь на повышение пошёл, до заместителя председателя областного суда дотянулся!

Астахин поедал глазами председателя. Ошибки быть не могло! Глаз у него острый, Рудольф запоминал любое лицо, узрев хоть однажды. Интересно, вспомнил ли его Каразанов? И если вспомнил, не запамятовал ли он, не открестился ли от своего бывшего начальника в обкоме, который ближе знал арестанта? Кровь прилила к голове подсудимого, он терял рассудок. Какое совпадение! Неужели это случайно? Или в его горькую судьбу вмешались, наконец, люди, на помощь которых он уже перестал рассчитывать?

Между тем председательствующий уже несколько раз обращался к нему, задавая