незначительные вопросы: получил ли он обвинительное заключение, когда, понял ли, прочитав?.. Он отвечал механически, пугаясь собственного голоса. Лихорадочно думал о своём, путаясь в ответах, Рудольф по лицу председательствующего пытался угадать, можно ли надеяться на снисхождение, на милосердие?

С теми же прозаичными вопросами председательствующий обращался к его подельникам. Их было немало, почти полтора десятка. Очередь дошла и до Леонида. Тот вскочил, бледный, с измождённым застаревшим лицом. Куда девался загорелый юный полубог с греческими кудрями золотого отлива?

Рудольф обратил внимание, что все рыбаки — подсудимые искали его взгляда, поймав, торопливо кивали ему, приветствуя. Леонид же ни разу не взглянул на отца. Наоборот, воротил нос, а когда Рудольфу всё-таки удалось встретиться с ним глазами, тот скривился, словно прикоснулся к гадюке и едва не сплюнул брезгливо… После той встречи с сыном Рудольф так и не сомкнул глаз до утра. Он передумал всё. Мальчишка выплеснул на него столько мерзости и отвращения, только что Иудой не назвал и не успел проклясть! А остального хватило. Неужели такого же мнения о нём и остальные? Ради чего тогда жил?.. К закату жизнь скатилась, а оказывается, кроме пакости, ничего хорошего не совершил, добрым словом некому будет вспомнить, если расстреляют… Рудольф скривился: собрался к Сансону[32], а замучили раскаяния! К чёрту всё! К чёрту всех!..

— Астахин! — возвратил его из бездны горьких раздумий голос председательствующего. — Астахин! Вы не больны?

Он очнулся, поднял голову.

— Я уже неоднократно обращаюсь к вам и не слышу ответа. Встаньте!

Рудольф встал.

— Вы обратились в суд с заявлением об отводе прокурора?

Астахин молчал.

— Вы считаете прокурора заинтересованным лицом?

Астахин только сжал губы и резко дёрнулся.

— Он бывал у вас на рыбнице? В заявлении так написано.

Зал замер. Тешиев поднялся из-за стола, вышел на середину, подошёл ближе к клетке, в которой безмолвствовал подсудимый, повернулся к нему лицом и коротко глянул:

— Астахин! Вот я, смотрите. Я был у вас когда-нибудь? Вы меня видели?

Подсудимый долго не смог поднять глаз на прокурора, а, заглянув в них, тут же воровато опустил вниз.

— Не молчите, Астахин. Я жду. Подтверждаете своё заявление?

— Нет… — глухо ответил тот, судорожно вздохнув.

Зал охнул.

— Как понимать ваш ответ? — Каразанов удивлённо поднял брови.

— Этого человека я вижу впервые…

— И на рыбнице не видели?

— Нет…

— Значит, в заявлении об отводе вы солгали?

— То был другой человек, — чуть слышно ответил Рудольф.

— Отец! — вскочил с места и вцепился в клетку Леонид.

— Молчать! — резко повернулся к нему председательствующий.

К клетке Леонида бросилась охрана.

— Вам была известна его фамилия? — Каразанов впился буравчиками глаз в Астахина.

— Нет.

— Так почему вы решили, что это был заместитель прокурора области?

— Показалось. Кто-то из рыбаков трепанулся.

— Кто?

— Не помню…

— Садитесь… И вы садитесь, товарищ прокурор. — Каразанов, конечно, прекрасно знал этого невысокого человека с седеющей головой, смело вышедшего к клетке главного подсудимого, но обозначил его официально, строго, по-казённому, а через минуту, пошептавшись о чём-то со старушками, огласил всем: — Суд объявляет перерыв, удаляясь для вынесения определения в связи с поданным заявлением об отводе.

Перерыв продолжался долго. Наконец председательствующий с народными заседателями гуськом возвратились в зал, стараясь не отставать друг от друга. Судебный процесс, теперь уже не встречая препятствий, двинулся по обычной колее. К приговору. Хотя до этого, конечно, было ещё далеко…

Из дневника Ковшова Д. П

Прошло полгода с того дня, как Каразанов огласил приговор. Обращение Астахина в Верховный суд о пересмотре дела и заявление о помиловании были рассмотрены и разрешены на удивление скоро и — отклонены. Рудольф был расстрелян. Сообщение об этом прислали в прокуратуру области, но легло оно на стол уже перед другим, вновь назначенным, прокурором. Для ознакомления и подшивки в дело документ был переадресован мне. Я держал в руках этот куцый листок с круглой печатью, с сухими казёнными фразами и почему-то вспомнились поразившие однажды строчки Василия Фёдорова: «Не удивляйся, что умрёшь, дивясь тому, что ты живёшь…» Вроде некстати, а врезались они в голову, до вечера покоя не давали…

Людская молва долго не могла смириться с тем, что жизнь печально прославившегося Астахина завершилась вышкой. Известное дело, в России всегда жалели попавших на плаху под топор правосудия, никто не считал их виновными, выискивали малейшие возможности оправдать. Вот и носились слухи, что заменена Астахину смертная казнь добреньким, доживавшим свой век, Ильичом пожизненной каторгой, что видели Рудольфа на рудниках.

Ходили небылицы, слагались легенды о каспийском рыбаке, поставлявшим икру Самому на кремлёвский стол.

Секретным было следствие, закрытым — суд, таинственна судьба арестанта. Как многое, к чему причастны были в те, восьмидесятые годы, криминальные чины высшей партийной элиты. Запрещалось говорить и писать о коррупции, наркомании, проституции, безработице, волнениях среди народа. Считалось, нет этого в стране…

Игорушкина срочно проводили на пенсию, читал он лекции на юридическом факультете института «юношам со взором горящим». Бывало, тоскуя, заходил к нам в аппарат, засиживался у некоторых в кабинетах, скромно улыбаясь, просил материал для лекций; на судьбу не жаловался, новостями не интересовался. В его рассуждениях всё больше звучали мысли возвратиться на родину к сыну, где подрос внучок Колька. «На рыбалку к вам приезжать будем. Не прогоните?..» — расплывалось его лицо в доброй улыбке, а глаза блестели влагой.

Ушёл в отставку и Тешиев, но неуёмный характер и ноги-бегунки тянули из дома, и занялся он в конце концов адвокатской деятельностью, но скоро категорически зарёкся защищать убийц, насильников, отпетых уголовников, которых подсовывал ему председатель конторы в отместку за принципиальное прокурорское прошлое, поэтому вытерпел бедолага муку с год, разругался в пух и в прах, наградив коллег нелестной славой апологетов преступного мира, и попросился назад в родные пенаты. Тогда допускалось брать профессионалов на год, и его взяли работать помощником в одну из районных прокуратур, поближе к дому.

Кресло начальника областной милиции тоже долго не пустовало, его занял новый герой Востока, при боевых орденах иностранного происхождения. Покинув знойные заморские пески, он примерил нового цвета погоны и по традиции украсил одну из стен своего кабинета кривой саблей в узорах и позолоте.

Отправился «за бугор загнивающего капитализма» советником оказавшийся не у дел бывший майор госбезопасности Григорий Крестов, он же Валентин, «воскресший» из самоубийц. Оттуда, куда был отправлен майор, живым ему вернуться было не суждено…

Точку можно поставить на том, что ещё до оглашения приговора Борониным были удалены из обкома партии согласно личным заявлениям бывшие секретарь обкома Карагулькин и заведующий отделом Вольдушев.