– Вечер у нас занят. А что ты забыла на Пречистенке?

– У меня съемки. – Август грустнеет, непонятно, счем это связано: с ее делами на Пречистенке или с отказом Лоры.

– Концептуальные фото унитазов?

– Почти. Концептуальные фото модных писателей.

– Вот несчастье! У нас есть модные писатели?

– И даже больше, чем ты думаешь.

– Ненавижу модных писателей. – Лора вполнеискренна.

– Их все ненавидят, но все читают, – философскизамечает Август.

– Их никто не читает, но все о них говорят, –философски замечаю я.

– Он тоже журналист? – Август кивает в моюсторону.

Журналюга, – Лору веселит позднее прозрениеАвгуст. – Журналистишко. Продажный писака. Бумажная крыса. Иуда Искариот.Бесплатное приложение к каталогам нижнего белья. Можно было бы сразу догадатьсяпо его дешевой физиономии.

– Тоже пишет о жратве?

– О кино.

– Я не смотрю кино, – Август с облегчениемвздыхает. – А в кинотеатры хожу, только чтобы целоваться в последнем ряду.

– Ну что ты врешь, Август! – внезапно раздражаетсяЛора. – Когда ты последний раз целовалась в кинотеатре?

– Поймала, поймала, – Август принимаетсяхохотать. – Сдаюсь! Последний раз это было с тобой, и не в кинотеатре, а вклубе, на дне рождения Самолетовой.

– Точно. Ты тогда еще познакомилась с этой своейпассией… Как-то бишь ее звали?

– Билли. В честь Билли Холлидей, джазовой певицы.

– Точно! Что-то такое она ввернула, прежде чемсвалиться под стол. Что-то такое… У меня даже под коленкой зачесалось…

– Любовь – странный фрукт, – Август почтидекламирует с невесть откуда взявшимся американским акцентом. – Вот чтоона сказала.

– Глупее не придумаешь.

– Это цитата из Билли Холлидей.

– Как будто цитата не может быть дурацкой, –вполне резонно замечает Лора.

– Она теперь тоже модная писательница.

– Кто? Билли Холлидей?

– Сама Билли.

– Господи, – Лора кривит губы в неподражаемойгримасе. – Если мы будем продвигаться такими темпами, то скоро и навозныемухи начнут выдавать в месяц по бестселлеру. В соавторстве с навозными жуками.

– Ты не права. В том смысле, что навозная муха написалабы не в пример лучше.

– Кто бы сомневался, Август, кто бы сомневался! За товремя, что я ее знала, она разродилась лишь одним помойным стишком. Ты помнишь,да?

– А-а… «Я выщипала брови. Видно зря.

Поперлась ты

Глазеть на стриптизерок». Он?

– Он.

– У меня есть авторский экземпляр ее книги. «Дведевушки в тени, одна девушка на солнце».

– Это название? – запоздало пугается Лора. –Надо же, срань какая!

– Срань с дарственной надписью, заметь.

– Представляю, что она там тебе накарябала!

– Нет, ты даже не представляешь… – Август забавляется,как дитя. – «Пора выходить из тени, пупсик! Я уже на свету».

– Я и забыла, что ты когда-то откликалась на пупсика,бр-р! А это название…Кажется, я его уже слышала.

– Видела, – поправляет Лору Август. – Вклубе, где мы отмечали самолетовскую днюху. В туалетной кабинке.

– Точно! По-моему, я сама его и написала! Красныммаркером.

– Ну, положим, написала это Самолетова. И не красным, ачерным, – говорит справедливая девушка Август. – Но и ты могла бытакое сочинить. После того количества пива, которое мы высосали.

История, часть которой я заприметил в «Че…», повторяется,вопрос лишь в том, хватит ли на всех, одержимых писательским зудом, туалетныхкабинок.

– Такое мог сочинить кто угодно, но модной, как тыговоришь… м-м.. писательницей стала она. Билли.

– Ничего не поделаешь, – вздыхает Август. – Унее лицо модного писателя.

– А что, у модных писателей какие-то особенныелица? – наконец-то решаюсь вклиниться я.

Август снисходительно улыбается, Лора хмыкает, я кажусь себяжалким сосунком, случайно затесавшимся в ряды посвященных. Я мог бы написатькапитальный труд о жизнедеятельности среднестатистического российскоготамагочи, но подвид «модный писатель» мне не по зубам.

– Ну конечно! – Август корчит страшноелицо. – Они примерно такие!

(Зрачки Август скатываются к переносице.)

– И такие!..

(Брови Август лезут вверх.)

– И такие!..

(Август раздвигает пальцами рот и высовывает язык.)

– Да ладно тебе, – морщится Лора.

– Нет, серьезно!.. А если совсем серьезно… Тебя должналюбить камера, ну или объектив на худой конец… И не просто любить… Сума по тебесходить, хотеть тебя, как девка-нимфоманка. Если тебя любит камера, на всеостальное можно положить с прибором.

– То, чего хочет камера, – хочет бог! – Лоранаставительно поднимает палец.

– Тебя может ненавидеть собственная собака, тебя можетненавидеть кошка, которую ты нарисовал, но камера должна любить тебяобязательно.

– А если нет? – глупо спрашиваю я.

Если нет – карьера модного писателя тебе не светит. Иневажно, какую пургу ты будешь нести. Можно ввернуть что-нибудь позабористее,типа «Иногда я чувствую себя скоросшивателем». Или: «иногда я чувствую себямашиной для перевозки трупов». Или сказать, что все написанное навеяно ракомяичек второй стадии. А можешь вообще ничего не говорить или придумать самуюбанальную историю, где все чувства рифмуются со словом… – Август выжидательносмотрит на нас с Лорой.

– Со словом «блядь, твою мать», – высказываетпредположение Лора.

– Со словом «секс», – высказываю предположение я.

– Секс подойдет, – Август кажется вдохновленнойсобственной речью. – С сексом все сталкиваются, рано или поздно, в той илииной форме. А люди – они такие… Они воспринимают только то, что уже знают. Илидумают, что знают. Все остальное им до лампочки. А вообще-то они мудаки, этиписатели… Поздравьте меня, сегодня я буду снимать мудаков…

– Билли тоже в списке? – уточняет Лора.

– В списке один парень, который никогда не снимаетбейсболку, еще один, который вытатуировал у себя на руке часы без стрелок, ещеодин, который общается с духом Торквемады, у него как раз рак яичек. И три бабыбез макияжа и с обгрызенными ногтями.

– И Билли? – не унимается Лора.

– И Билли.