Господи, куда ее несет на этой самой карусели?! И все время покругу, мимо чего-то очень важного, объясняющего все!

– Красиво, – согласился Дэн Столетов, который ничего не зналпро карусель.

– Какая разница, что именно в паспорте написано!

– Никакой, – вновь согласился Дэн.

– И Разлогов всегда меня так представлял – ГлафираРазлогова, моя жена. Нам казалось, это логично.

– Логично, – продолжал соглашаться Дэн, не понимавший, кчему такие долгие объяснения.

– А на самом деле, ну в паспорте, я Суворина, и нет никакихподложных документов!.. – Тут она споткнулась и замолчала.

Из динамиков вдруг грянула какая-то совсем не утренняя,тяжелая музыка, и тот самый дядька, что поглядывал на них, сложил свою газету иподнялся.

Глафира прикрыла глаза. Ей казалось, что она мертвой хваткойвцепилась в карусель, и та несет ее, и теперь никак нельзя остановиться, иотпустить тоже никак нельзя!

– Дэн, ты должен мне помочь. Одна я не справлюсь!

– Так я ж сказал, Сапогов как трубу возьмет, так и я сразу!Кандидат филологических наук, надо же…

– Нет. Мне нужно, чтоб ты позвонил еще в одно место. Этоочень важно! Подложные документы, черт побери!

Она вдруг засмеялась каким-то странным, горловым смехом, иДэн посмотрел на нее с удивлением и недоверием – никак рыдает?!

– Какие же они подложные, когда они самые настоящие!

– Вот ты сейчас… о чем говоришь?

– О документах, Дэн! Ты позвонишь?

– Куда звонить-то? Давай телефон, позвоню.

– Нет, – пробормотала Глафира, потянула с соседнего стуласвой необыкновенный шарф, и с него вдруг все посыпалось – и куртка, и сумка, ииз сумки вывалились какие-то причиндалы.

Глафира нырнула под стол. И Дэн тоже нырнул.

– Я не могу тебе сейчас дать телефон, – продолжала подстолом Глафира, запихивая куртку в сумку. – У меня его нет, только дома. Тысможешь со мной доехать до моего дома и оттуда позвонить? Это неблизко, но ятебя потом отвезу в Москву, куда скажешь!.. Ну хочешь, сюда верну!

Дэн вынул из ее сумки куртку и покидал туда ручки, узенькийежедневник, пакетик с носовыми платками.

– Во-он еще зеркало закатилось, видишь?

Дэн сунул руку под батарею, добыл зеркальце, и они вылезлииз-под стола. И уставились друг на друга.

– А… кому звонить-то?

– Я тебе скажу. Одной бабусе.

– Кому-у?

– Бабусе, – Глафира махнула рукой, – бабусе-ягусе. Какаятебе разница?

Он пожал плечами.

– Поедешь?

– Поеду. И можно меня никуда потом не возить, – тут онсделал независимое лицо. – Сам доберусь, не маленький.

– От нас не доберешься, – Глафира так замахала официантке,как будто пыталась с необитаемого острова сигнализировать проходящему мимопароходу. – Там кругом лес. А в лесу кабаны и лоси. Что ты сидишь?! Вставай,поедем!

– Мы еще не заплатили.

– Давай-давай! Если мы встанем, они быстрее подойдут!

– Не, а что такое-то?! Что за паника-то?

– Да не паника, – ответила Глафира, наматывая на шею свойнеобыкновенный шарф. – Все теперь зависит от этого звонка. Если я правильнодумаю, значит…

– Что значит?

– Значит, я знаю, кто убил моего мужа. Вставай-вставай,поехали!

– Верочка! Ве-ера!

Никакого ответа.

Марина нервничала, и руки у нее были холодные. Она приложилаих к щекам. Щеки горели, и от холодных рук на миг стало приятно.

– Вера Васильна!

На зов явился Костенька – как всегда, когда никто его неждал не звал.

– Мариночка, девочка, – заговорил он с порога, – что такое?Ты звала?

Марина помедлила, продлевая прохладное прикосновение ладонейк огненным щекам, потом медленно отняла руки и медленно повернулась.

– Костенька, – сказала она устало, будто не веря себе, –Костенька, голубчик! Я Веру звала! Что такое, где она может быть? Или в этомдоме меня уже никто, никто не слышит?

Муж вдвинулся поглубже, глядя поверх половинчатых очков длячтения, которых он стеснялся. Марина посмотрела ему в лицо, до смешногостарческое в этих самых половинках, как у пожилой гориллы – впалые щеки спролезшей седой щетиной, очень неопрятной, с круговыми морщинами вокругслабовольного бескровного рта, с сенбернаровскими складками на унылом лобике.

Марина взглянула еще раз и отвернулась – несколько быстрее,чем нужно. Нужно было посмотреть подольше и понежнее, а у нее… не получилосьиз-за этих проклятых половинчатых очочков и горильих складок морщинистоголичика! Костенька, как всякий тонкий мужчина и гаремный персонаж, моментальнозаподозрил неладное.

– Ты плохо себя чувствуешь? Вон и щечки горят! Может,температура?! – Он обернулся в сторону коридора и прокричал туда, в глубину,нарочно встревоженным голосом: – Вера! Вера, чтоб вас! Градусник подайте.

– Костенька, ничего не нужно, – сказала Марина, мелькомподумав, что температура была бы прекрасной придумкой. – Мне ничего, ничего ненужно!

– Как же, Мариночка, не нужно! Щеки-то горят, я вижу!..

В коридоре завозилось и затопало, как будто по нему прошелконь, оттуда завздыхало, засопело и донеслось:

– Кому подать-то?..

– Что?! – взорвался Костенька, срывая свои немыслимыеочочки. – Что вы там такое бормочете?!

– Градусник кому? – громко спросила старуха, появляясь напороге. В руке у нее что-то ртутно взблескивало.

Марина улыбнулась затаенной улыбкой.

– Так Мариночке же! Что это вас не дозовешься, право слово!

– Тута я, – объявила Вера, – чего меня звать-то! А уМариночки никакой температуры нету, я знаю. А если вам градусник, так возьмите,вот он.

И протянула то, что ртутно блестело у нее в руке.

– Да мне не нужно, а вот Марина…

– Нету у нее температуры, – отрезала Вера, – а щечки, это унее от роли! Роль, чай, не простая, из рыцарских времен.