Костенька, спустившийся ее проводить, основательно установилсумку в багажник, чтоб не опрокинулась и не каталась, потом так же основательнопоцеловал обе Маринины ручки.

– Иди домой, милый, – продолжая привычную игру и точно зная,что из всех окон смотрят соседи, попросила Марина, – простынешь!.. Иди-иди!

Но он мужественно мерз все время, пока она садилась вмашину, запускала двигатель и давала задний ход. В окно она покивала и поулыбаласьему, до такой пошлости, как воздушные поцелуи, она никогда не опускалась, и взеркале заднего вида до самого выезда со двора видела его сутулую фигуру впиджаке с поднятым воротником.

Потом она выехала на пустую набережную, залитую холодным осеннимсолнцем, зажмурилась и нацепила темные очки. В Москве было чисто, ярко и пусто,как в Париже.

– Хочу в Париж, – громко сказала Марина. – Поеду в Парижжить. У меня будет квартира на авеню Фош, и я буду гулять по осенним бульварам!

Дорога предстояла неблизкая, и Марина включила радио – посубботам диджеи, уставшие от «ротации» всякого непотребного мусора, иногдаставили хорошую музыку. Кроме того, у нее были диски! Разумеется, классика –Чайковский, конечно же, Первый концерт, и Рахманинов, конечно же, Второй, и,как обязательное дополнение, «Фантазия-экспромт» Шопена и «Времена года»Вивальди. Все как положено. Еще, разумеется, легкий джаз – Костенька привез изАлабамы, классические прокуренные негритянские блюзы. И конечно же, Высоцкий.Но это то, что она слушала, так сказать, «на сцене». Вот если б кто-нибудьзаглянул в машину великой актрисы, то услышал бы или бархатные голоса, илисимфонический оркестр – на выбор. «Для себя» в потайном отделении бардачкаМарина держала сборничек, где были «Белые розы», «День рожденья грустныйпраздник» и «Дельфин и русалка».

Под песнопения разнообразных русалок и дельфинов Маринанезаметно проехала километров триста. Дорога от Москвы была, разумеется,плоховата, пустынна, и Марина ехала себе, не торопясь, в деревняхдисциплинированно снижала скорость, посматривала по сторонам. Возле какой-тобабки, напомнившей ей Веру, остановилась купить картошки. Здесь ее никто неузнавал, ее слава была слишком велика и высока, чтоб в придорожной деревне еекто-нибудь мог узнать и как-то… соотнести с великой русской актрисой! Крометого, она придумала отличную маскировку! В три приема она заплела волосы в косуи колбаской уложила на темечко, на манер украинской политической дамы. Такаяприческа не идет решительно никому, а уж красавицу Марину она портиланеобыкновенно, поразительно! И портила, и старила, и Марину это оченьзабавляло. С колбаской на голове, да в стеганой куртке, больше напоминавшейтелогрейку – Костенькин любимый «британский стиль», – Марина делалась похожейна председательницу сельсовета какой-нибудь деревни Бобры Дальние, и картошкупокупала, как председательша, долго и громогласно торговалась, норовиланедодать десятку, называла старуху «мать» и все время повторяла: «В ваш пакет,своего у меня нету!»

Наигравшись вволю, она швырнула картошку в багажник –рассыплется, и черт с ней, водитель потом все подчистит! – и вновь поехала назапад, на красное солнце, холодное и почти невероятное в это время года.

Она ехала и думала – я как то солнце. Холодное и невероятное.

Когда-то Разлогов, глупый, влюбленный мальчишка, мечтал, каку него будет машина и он станет на ней катать ее, Марину. Почему-то ему оченьхотелось поехать с ней в Питер, и он рассказывал ей про дорогу – через Тверь,Торжок, Вышний Волочек, минуя Выдропужск, до Великого Новгорода, а там рукойподать. Про Выдропужск он говорил, что там, по всей видимости, «пужают выдру».Марина слушала, хохотала, представляла себе, как именно «пужают» эту самуювыдру, мечтала о машине и о крохотном магазинчике в Клину, где продают свежийхлеб и самую вкусную в мире докторскую колбасу!.. Она подыгрывала ему, и онверил. Тогда еще во все верил.

Это потом он уже ни во что не верил. И ей никогда неудавалось сыграть так, чтоб он поверил.

На самом деле это даже обидно!.. Ради него она иногда делалаотчаянные глупости, стремясь зачем-то убедить его в том, что ее игра – никакаяне игра, а самая настоящая правда, и у нее не получалось!

Хорошо, что он умер, и вместе с ним умерло все то прошлое,которое не настоящее. И она сама придумала себе настоящее прошлое, и никто несмеет сомневаться в том, что оно самое настоящее!

В сумерках – осенью темнеет рано – она свернула с Минскойтрассы, немножко попрыгала по ухабам, остановилась возле белого домика скрасной черепичной крышей и печной трубой с флюгером. Этим флюгером онаособенно гордилась!

Сухонький старичок-сосед вышел на свет фар и шум двигателя,увидел Марину и закивал приветливо.

– Вера Васильевна! – закричал он, когда Марина опустиластекло. – С приездом благополучненьким вас! Ключики сейчас поднесу!

Уверяя Марину, что дом присмотрел «наилучшим образом»,старичок отомкнул ворота, распахнул створки и, повторяя, чтоб «Вера Васильевна»ни о чем не беспокоилась, кое-как взобрался на крылечко, открыл дверь и зажегсвет.

Марина глубоко и с удовольствием вдохнула. Воздух здесь былхолодный и крепкий, настоянный на смоленских яблоках, жухлой траве и речнойводе.

В доме было тепло и хорошо пахло чистотой и деревом. Маринавтащила свою сумку и пакет с проклятой картошкой, которая, ясное дело,раскатилась по всему багажнику, и она не стала собирать, взяла, что осталось,да и дело с концом!..

Выдав соседу «на угощение», она заперла за ним дверь, первымделом растрепала ненавистную колбаску на голове и пошла из комнаты в комнату,везде зажигая свет.

Ну вот и все. Теперь она «в домике». Здесь ее никто недостанет.

Полы поскрипывали, и дом оживал, узнавая хозяйку. Это былоее убежище, ее потайной замок, и для всех здесь она была никакой не МаринойНескоровой, а Верой Васильевной Савушкиной. Именно по старухиному паспортуМарина когда-то покупала здесь участок, и местным бобрам и бобрикам даже вголову не пришло, что Марина, даже с колбаской на голове, не может бытьтридцать пятого года рождения!.. А уж фотографию-то вообще никто не смотрелникогда!

Подумав про Веру, Марина судорожно вздохнула, сжала иотпустила руки… И нечего вздыхать! Ты не на сцене. Ты прекрасно понимаешь, чтопо-другому было нельзя! Никак нельзя.

Тут ее затрясло так сильно, что отчетливо клацнули друг одруга зубы.

– Нет, – громко сказала Марина, – нет! Прекрати сейчас же!Ты, проклятая тварь!

Но проклятая трясущаяся тварь уже выползла наружу, вся влипкой вонючей зеленой слизи, от которой Марину затрясло еще больше. Тварьнагло скалила неровные зубы и сучила бородавчатыми лапами, вызывая у нее новыеприступы неудержимой тошноты.