– Я знаю, что надо делать! – сказала Марина твари. – Я знаю,чего ты боишься!

И она кинулась к сумке, трясущимися от ненависти и страхаруками кое-как расстегнула «молнию» – там в вещах у нее была зарыта бутылкависки, единственное спасение, – и накинулась на плоский сверток. Старухинпирог, поняла Марина. Ватрушечка.

Сверху он уже остыл, но снизу был еще теплый, заботливоукутанный в чистую белую салфетку с вышитым краем.

Марина тоненько, по-заячьи закричала, выхватила сверток иизо всех сил швырнула его в стену.

– Отстань от меня!

– Да не дело ты задумала, говорю тебе! Поедем отсюда, а,Варь? Ну Ва-арь! Ну поедем отсюда!

Он шел за Варей, скулил и лишал ее последних остатков такназываемого мужества.

Господи, какое там у нее мужество! Прав отец, мерехлюндиисплошные!

Огромный серый старый московский дом нависал над ней, каквеликан над букашкой. Еще одно движение, она войдет в его тень – и великанзаметит ее и раздавит. Стараясь не слушать бухтения Вадима, Варя задрала головуи посмотрела. Говорят, когда-то башни строили заключенные, и все эти кирпичи –до неба! – все шпили, статуи, портики положены и поставлены невольничьимируками. Руками рабов.

Может, поэтому – из-за рабов, – а может, потому, что в домежил Волошин, все эти кирпичи – до неба! – ее пугали.

Раньше ее никогда не пугали… дома.

Кажется, Вадим до последней секунды не верил, что она насамом деле потащится к разлоговскому заместителю, потому что отстал только уподъезда.

– Я тебя тут жду, – буркнул он недовольно, и она на негооглянулась.

Сделав оскорбленное лицо, он стоял на тротуаре, и даже егокоричневая кожаная куртка выражала возмущение.

– Я… сейчас, – зачем-то шепотом пообещала ему Варя, так, чтоуслышать ее он никак не мог. Или это она себе сказала – я сейчас?

– К кому? – проскрипел домофон, когда она нажала блестящуюкнопочку.

– В тридцать третью квартиру.

– Ждут? – осведомился домофон.

Варя точно знала, что нет.

– Ждут.

В домофоне зашуршало, потом раздался пронзительный писк, идверь чуть подалась. Варя налегла и отворила ее.

В громадном и пустом холле, похожем на вестибюль метро в двачаса ночи, было сумеречно, шаги гулко отдавались от стен. Варя несколько разздесь бывала, привозила бумаги и всегда поражалась холоду и простору!..

…С Тухачевского когда-то все виделось иначе – шикарней,уютней, аристократичней. С Тухачевского казалось – где деньги, там и счастье,радость, веселье, море беззаботного света и тепла. Про холодные, гулкие сводыкак-то и не думалось никогда. И про то, что жить здесь, пожалуй, нелегко, тожене думалось.

Впрочем, одернула себя Варя, тебе здесь жить вряд липридется! И приспосабливать себя к сводам тоже едва ли понадобится. Холодныеони или не холодные, нам это неважно. Нам на метро до «Сокола», а там доТухачевского рукой подать, вот и все дела!

Волошин открыл дверь моментально, как будто стоял и ждал,когда кто-нибудь позвонит.

– Здрасти, Марк Анатольевич.

Ей-богу, он даже в лице переменился. Он переменился в лице,помедлил и спросил, что случилось.

– Ничего, – зачастила Варя, всерьез опасаясь, что онвыставит ее вон, – правда, ничего, Марк Анатольевич! Я хотела вас предупредить,но у меня телефон разрядился…

Это было вранье чистой воды.

Звонить она не стала, потому что была уверена – он ее непримет. «По субботам я не принимаю, дождитесь понедельника!»

Но Варя решительно не могла ждать до понедельника!..

– Что у вас… разрядилось? – уточнил Волошин.

– Телефон, – упавшим голосом повторила несчастная Варя ивперила глаза в пол. – И я не смогла вам позвонить.

– Отлично, – оценил Волошин.

Он не приглашал ее войти и вообще не делал ни одногодвижения, и Варе вдруг стало страшно и стыдно. Так стыдно, что даже слезынавернулись на глаза. Зачем она приехала?! Да еще без предупреждения?! Спасатьчеловека, который явно не нуждается в том, чтоб она его спасала?!

– Марк Анатольевич, – заспешила Варя и несколько подаласьназад, к громоздкому старинному лифту, который только что ее привез, – я всепоняла… Извините меня. То есть прошу прощения. Я тогда лучше в понедельник…

Он слушал, молчал и не двигался.

Варя поняла, что нужно спасаться сию же минуту, сейчас.Промедление смерти подобно.

– Я просто поняла, где могут быть вторые ключи… Ну у нассейф не открывался… До свидания, Марк Анатольевич!

– Хватит дурака валять, – вдруг сказал Волошин негромко. –Я… м-м-м… не ждал гостей, но проходите!

И он посторонился, пропуская ее внутрь. Варя еще потопталасьнемного – он терпеливо ждал, – потом шмыгнула мимо него в прихожую.

– Проходите. Можете не разуваться.

Варя моментально разулась – как это, идти в дом в башмаках?!На Тухачевского гости всегда смиренно снимали в прихожей ботинки!

Волошин поморщился, словно она при нем сделала что-тонеприличное, и пошел по длиннющему, уставленному книжными полками коридорукуда-то вдаль. Варя поплелась за ним, разутая, но в куртке.

Он привел ее в кабинет – огромную комнату с эркером, темнуюот книжных шкафов и дубовых панелей. Такие шкафы и панели Варя видела в кино.Кино называлось «Джен Эйр».

– Присаживайтесь.

Варя быстро оглянулась и пристроилась на край кожаногодивана. Край оказался холодным и скользким.

– Что случилось?

Варя вздохнула. В куртке ей было жарко, и сидеть оченьнеудобно. Проклятый диван!

– Марк Анатольевич, – начала она, – я вдруг подумала, чтоключ, который не подходит к нашему сейфу, может быть от того сейфа, которыйставили Разлогову на даче. Было же два сейфа! А ключи очень похожи, желтые сбуквами «Крупп»! Вот я и подумала, что их запросто могли поменять! Ну случайно!– Тут она взглянула на Волошина и потянула с шеи шарф.

Он смотрел на нее пристально, как сова, и моргал так жередко. В этом совином выражении было что-то на самом деле страшное.

– Марк Анатольевич, я, ей-богу, просто так подумала… – Варяподнялась с дивана и взялась рукой за его холодную скользкую спинку. – И тоттелефон, который, помните, не отвечал, так он и не мог ответить, потому что этоне тот телефон… Что вы на меня так смотрите?