А Марина еще долго лежала на песке, без мыслей, без чувств идаже без слов, пока начавшийся дождь не заставил ее наконец подняться. Она вялоудивилась, что ее конь стоит спокойно и не отшатывается, не встает в дыбки, апокорно ждет, пока она неуклюже взгромоздится в это отвратительное дамскоеседло и соберет поводья, которые выпадали из рук, словно нарочно.

Качаясь в седле, не попадая зуб на зуб, она ехала через лес.С каждой минутой сгущались сумерки, и скоро она с трудом различала тропу, арека, изредка мелькавшая внизу, под берегом, теперь казалась темной, как чья-токоварная душа. И ей казалось, что не воды небесные, а все горести и бедствиямира, кои мелись вокруг нее с той вьюжной рождественской ночи, сейчасобрушиваются ей на плечи, стекая на шею коня, который в тусклом вечернемполусвете весь блестел, будто зловещий черный камень на могиле убийцы.

Луна выглянула – и скрылась среди клочьев туч. Сновапоказалась, на миг заставив тусклым блеском вспыхнуть черепицу на крыше замка,поиграв на воде озерка, – и вновь скрылась за узким черным облаком,напоминавшим чью-то длинную ладонь, заслонившую слишком яркий свет. Не скороона теперь появится из-за густой пелены. Как бы дождь опять не пошел…

Ночи становились все влажнее и теплее. Марина чувствовалаэто особенно остро, потому что дни проходили как бы мимо нее. Днем она почти невыходила из своей комнаты, и Глэдис, приносившая ей еду, уже даже и пересталавыманивать ее рассказами о том, какое жаркое сделалось солнышко и как радостнощебечут птички, а только с молчаливым страхом поглядывала на мрачное,исхудавшее лицо «русской кузины», меняла подносы с едой или воду в ванне – иторопилась убраться поскорее из этой комнаты, ставшей местом добровольногозаточения. Никто, впрочем, не догадывался, что по ночам она все-такивыскальзывает из замка и бродит, бродит по лужайкам и тропинкам, кружит, словноночная бабочка, которую долго, порою за полночь, манит негаснущий свет – свет вокне Десмонда…

Иногда окно оказывалось темным, и это означало, что лордМаккол на несколько дней покинул замок. Об этом обычно рассказывала утромГлэдис.

Марина только от нее узнавала о том, что творилось в замке идеревне. Именно Глэдис поведала ей, что несколько арендаторов-фермеров,оказавшихся охотниками за ведьмами, были выселены с земель Макколов; крестьянебыли извещены, что молоко, зерно и овощи убийц никогда не будут куплены взамке, а Сименс был просто изгнан… хотя и никуда не ушел. По словам Глэдис,узнав о решении лорда Маккола сместить его с должности, он вдруг развалился,будто был из глины слеплен да его оземь бросили. Сименса хватил удар (не иначе,напророченный Мариною!), и как ни был разозлен сэр Десмонд, ему пришлосьоставить обезножевшего старика в замке, поручив его попечению мистера Джаспера,который уже оправился от болезни. Разумеется, не сам Джаспер ходил за больным –на то была прислуга, и именно благодаря ее болтливому языку в замке сталоизвестно, что Сименс совершенно обелил леди Марион и всячески отрицал еепагубную роль в смерти Агнесс. Впрочем, отношение Глэдис к Марине не изменялоськ худшему даже и до этого признания: Агнесс яростно не любили в замке, и, хотьсмерть ее была ужасна, всякая девушка сочла, что это распутное, зазнавшеесясущество заслужило своей участи. Но даже если слова Сименса и дошли до лорда Маккола,Марине это осталось неизвестно. Десмонда она так и не видела. Судя по всему, онспокойно воспринял ее затворничество. Как, впрочем, и Джессика.

Потеря этой только что обретенной дружбы огорчала Марину дотого, что иногда слезы наворачивались на глаза. Недоверие Джессики былооскорбительно, оскорбительно! Сама видела потрясение Марины, сама пыталасьпомешать ей спуститься на берег, а потом вдруг, ни с того ни с сего… Конечно,Джессика в тот момент прямо-таки обезумела от ужаса, ее отчасти можно понять…но все-таки Марина чувствовала себя преданной и бесконечно одинокой. Сердценепреходяще было у горести в плену, а жизнь чудилась неким свинцовым бременем,тяготившим душу. Разумеется, она никому не собиралась навязывать свое обществои требовать извинений! Худо-бедно, а 31 июля медленно, но верно приближалось, ивсе чаще Марине приходила мысль, что у нее есть возможность расчудеснейшимобразом отплатить Десмонду за все, что ей пришлось перенести по его вине. Нет,она больше не мечтала о том роковом выстреле. Вот ведь желала она Агнессвсяческого зла, а как дошло до дела – жизнь готова была положить, лишь быспасти соперницу! Хотя, как ни суди, кто-то же подсунул в шкаф Марины куклу сиголкой в сердце! И почему-то именно след Агнесс отпечатался на рассыпанноммаке! Дыма без огня не бывает, конечно, однако Марина продолжала с раскаянием итоской вспоминать огневую красоту, ставшую жертвой человеческой глупости. Также случится и после того, как Десмонд пустит у нее на глазах себе пулю в лоб,Марина хорошо себя знала! И если Десмонд у нее на глазах пустит себе пулю влоб, не будет ли это тем же действом на берегу реки? И совсем другое дело…ежели он и в самом деле с нею повенчается, подтвердив публично то, что былосовершено тайком! Кто тогда в Маккол-кастл посмеет посмотреть сверху вниз на«русскую кузину»! И если Джессика захочет по-прежнему остаться в столь милом еесердцу уголке, ей придется очень постараться, прежде чем заслужить прощениемиледи Марион. Для начала хотя бы поведать Десмонду, как на самом деле веласебя Марина, как пыталась спасти Агнесс.

Марина стиснула руки у горла, но не могла сдержатьвсхлипывания. Ну почему, почему для нее столь много значит восхищение илипрезрение Десмонда? Уж сама-то она может испытывать к нему одно толькопрезрение. Похитил ее из дому, взял насилкою, затащил бог весть в какие дальниедали, вынудил лгать, подверг опасности, не говоря уже о том, что, когда хотел,привлекал к себе, когда хотел – отталкивал и тотчас же принимался ласкаться сдругой. Думая обо всем этом, Марина чувствовала, что ненавидит Десмонда спрежней силою, однако стоило ей вспомнить, как он вбежал по колена всеребристую реку, отчаянно крича: «Агнесс! Агнесс!» – и она осознала, что душуготова заложить, лишь бы он вдруг закричал с тем же безмерным отчаянием вголосе, осознав, что теряет ее навеки…

– Алан! Алан!..

Марина вздрогнула так, что с трудом удержалась на ногах.Наверное, какая-нибудь служаночка зовет своего дружка. Пришла на свидание, амилого нет на месте. Но почему, скажите на милость, она кричала с таким ужасом?Вот опять тот же задушенный не то шепот, не то крик:

– Алан!

Но почему она зовет с таким отчаянием? Может быть, засталамиленка с другой? Такое, увы, случается куда чаще, чем бедняжка может себепредставить!..

Марина печально хохотнула, да так и замерла с открытым ртом,увидев черный клубочек, прокатившийся по лужайке от кустов к замку.