Она прижала ладони к лицу, постояла так несколько мгновений,а потом, растопырив пальцы, робко глянула сквозь них, словно надеясь, чтообступивший ее кошмар исчезнет. Но, осознав, что все осталось по-прежнему, онаиспустила пронзительный звериный вопль, от которого Марина на минуту оглохла,некоторые мужчины зажали уши ладонями, а поодаль в лесу с гомоном взвиласьввысь птичья стая. Агнесс затопталась на месте и вдруг закружилась волчком,растопырив руки, с которых почти до земли свисали длинные, испачканные пескомрукава. Она бормотала какие-то слова, она кружилась все быстрей и быстрей. УМарины помутилось в голове. Все стояли недвижимо, словно не в силах отвести отнее глаза. Чудилось, небо покосилось, земля накренилась, покачнулся лес, словноповинуясь неистовому кружению обезумевшей девушки… Стая беспорядочно металась ввышине, роняя на берег черные перья. Вдруг один из белых братьев покачнулся,шагнул вперед и рухнул на колени, с протяжным стоном схватился за голову – иэтим как бы разрушил оцепенение, завладевшее всеми.

– Ветер! Она накликает ветер! – раздался хриплый крик,и в воздухе лязгнула сталь.

– Ну, а я воюю не ветром, а этим клинком! – усмехнулсячеловек, недавно угрожавший Марине, и легонько чиркнул острием шпаги по шееАгнесс.

Взвизгнув от боли, та замерла, схватившись за горло, икрасные струйки быстро-быстро потекли меж ее пальцев.

Лезвие снова блеснуло – и Агнесс с новым криком схватиласьза щеку, которую пересекла красная черта.

Она отшатнулась, но человек со шпагой не отставал, и вот ужекровавая отметина легла на лоб Агнесс.

– Ну, зови, кричи на помощь! – хрипло выдохнулон. – Мне сладок этот крик!

Агнесс взвизгнула и кинулась к реке, потому что с трехсторон вокруг все теснее обступали ее белые балахоны. И тот, кто держал Марину,тоже двинулся вперед, подталкивая ее перед собой и так выкручивая ей руки, чтоона была вынуждена подчиняться и идти, хотя сознание мутилось от боли.

Сименс воздел руки. То же сделали и остальные, кроме одного,неостановимо гнавшего израненную девушку в воду.

Вот она зашла по колени, потом по пояс, по грудь – он неотставал, и на лице Агнесс уже не было живого места. Глаза ее на миг коснулисьглаз Марины, но едва ли Агнесс понимала, на кого смотрит: взгляд ее был сплошьбезумие и ужас. Шпага взвизгнула опять. Агнесс отпрянула, и дно ушло из-под ееног.

– Назад! – скомандовал Сименс, и человек, загнавшийАгнесс в воду, тяжело двинулся к берегу, то и дело оборачиваясь, чтобывзглянуть туда, куда неотрывно смотрели остальные.

Голова Агнесс показалась над водой, но в широко открытый ротхлынула вода – и она вновь погрузилась.

Марина зажмурилась. Сименс заговорил нараспев, но онаслышала лишь звуки, из которых не в силах была составить слов, и не понимала,молится он или проклинает. Все чувства, все мысли ее оцепенели от ужаса. Вдругпочудилось, что она стоит на пороге некоей комнаты – темной,непроглядно-темной, словно там были опущены все занавеси или вовсе несуществовало окон. Она ничего не видела, только слышала раздававшийся в темнотестранный голос, беззвучный и ровный, будто мертвый, безумолчно произносившийторопливые, непонятные слова…

Оглушительный звук вырвал ее из гнетущего кошмара. Открывглаза, Марина увидела убийцу Агнесс, который, зажимая кровавую рану на груди,медленно оседал наземь.

Руки, безжалостно державшие Марину, разжались, и онаповалилась плашмя, но тут же привскочила, забыв о боли, и, не веря себе,уставилась на двух всадников, которые очертя голову неслись с обрыва. В рукеодного что-то сверкнуло, снова раздался грохот, и Марина поняла, что этопистолетный выстрел.

– Милорд! Сэр Десмонд! – послышался чей-то испуганныйкрик, и Марине на миг показалось, что с неба обрушился снегопад и засыпалберег. Но нет, это на песок посыпались белые балахоны, которые «братья» впанике сбрасывали, вскакивая на своих коней и пускаясь в бешеную рысь.

Один из балахонов накрыл Марину, и когда она с усилиемвыпростала голову, берег был почти пуст. Только два темных коня тянулисьмордами к серебристой, спокойной воде. Два коня. Ее и… Агнесс.

* * *

Топот копыт заставил Марину с усилием повернуть голову, иона увидела Десмонда и Джессику, во весь опор летевших по берегу.

Десмонд чуть ли не на полном скаку соскочил, подхватилМарину, встряхнул, прижал к себе:

– Ты жива, слава богу! Я думал, не успеем!

– А мы и не успели, – устало проронила Джессика. –Или они увезли Агнесс с собою?

Марина качнула головой, и глаза ее против воли устремилисьна сияющую гладь реки.

– Добилась! Ты добилась своего! – вскрикнула Джессика,разразившись слезами и падая лицом на гриву коня.

Мгновение Десмонд недоумевающе смотрел на нее, потом перевелглаза на Марину – и вдруг подтащил к себе белый балахон, опутывавший ее:

– Это… твое? Tак ты, значит, тоже? О господи!

Руки его разжались, и Марина безвольно, как тряпичная кукла,рухнула вниз лицом на песок. С трудом приподняв голову, она увидела, какДесмонд вбежал по колени в реку, крича:

– Агнесс! Агнесс!

Ответа не было. Только рябь прошла по воде, словно там, наглубине, кто-то вздрогнул, пытаясь отозваться, – да не смог одолетьтяжести песка, налегшего на грудь. И река вновь стала гладкой, будто шелковыйплат.

Постояв еще мгновение, Десмонд повернулся и побрел к берегу.Марина лежала у него на пути, но он не остановился, не обошел ее, а простоперешагнул, задев юбку шпорою и даже не услышав треска разрываемой материи. Оншел, воздев глаза к небу, странной, негнущейся походкой, в которой было что-тонечеловеческое. Конь медленно потянулся за ним, но Десмонд как будто забыл онем.

Джессика подняла голову, с тревогой поглядела ему вслед итронула своего коня стременем.

– Скажи ему, – наконец-то смогла разомкнуть онемевшиегубы Марина, – скажи, что я хотела ее спасти!

Джессика повернула к ней покрасневшее, залитое слезами лицо.

– Я не верю тебе, – выдохнула она с ненавистью. –Ты нарочно отослала меня, чтобы присоединиться к ним и без помех расправиться сАгнесс!

Она поскакала вперед, догнала Десмонда, что-то долгоговорила ему, и наконец он взобрался в седло. Два всадника скрылись в лесу, иконь, на котором охотники за ведьмами привезли Агнесс, вдруг сорвался с места ипустился за ними, словно и ему было тошно оставаться на этом берегу.