В карьерном смысле производство на должность второго позначимости лица в древней столице империи означало взлет в почти заоблачныевыси: непременное генеральство, огромную власть, завидное жалованье и, главное,верный путь к еще более головокружительным высотам в будущем. Однако путь этотбыл усыпан не только розами, но и терниями, к худшему из которых Фандоринотносил полное прощание с приватностью. Обер-полицеймейстеру полагалось жить вказенной резиденции – парадной, неуютной и к тому же соединенной с канцелярией;участвовать во множестве обязательных официальных мероприятий, причем вкачестве центральной фигуры (например, на крестопоклонной неделе намечалосьторжественное открытие Общества попечительства народной трезвости подпатронажем главного городского законоблюстителя); наконец, подавать московскимобывателям пример нравственной жизни, что, с учетом нынешних личныхобстоятельств Эраста Петровича представлялось делом трудно выполнимым.

Вот почему Фандорину требовалось собраться с духом, преждечем переступить порог своего нового обиталища и своей новой жизни. Как обычно,утешение отыскалось в изречении Мудрейшего: „Благородный муж знает, в чем егодолг, и не пытается от него уклониться“.

Уклониться было невозможно, медлить глупо, и Эраст Петрович,вздохнув, пересек роковую черту, с которой начинался отсчет новой службы.Кивнул откозырявшему жандарму, окинул долгим взглядом знакомый нарядныйвестибюль и скинул шубу на руки швейцару. С минуты на минуту должна былаподъехать генерал-губернаторская карета. Владимир Андреевич введет своего питомцав служебный кабинет и торжественно вручит ему печать, медаль на цепи,символический ключ от города – атрибуты обер-полицеймейстерской власти.

– Как трогательно, что вы в мундире и приорденах! – раздался сзади веселый голос – Значит, уже знаете? А я хотелвас удивить.

На широкой и короткой, в четыре мраморных ступени лестницестоял Пожарский, одетый совсем не торжественно – в визитку и клетчатые брюки,но зато с широчайшей улыбкой на устах.

– Принимаю поздравления с благодарностью, –шутливо поклонился он. – Хотя, право, такая торжественность излишня. Прошув кабинет. Я вам кое-что покажу.

Эраст Петрович не выдал себя ни единым жестом, но, случайноувидев в зеркале, как ослепительно сияют его ордена и золотое шитье на мундире,мучительно покраснел от постыдности своей ошибки. „Когда мир предстает совсемчерным, благородный муж ищет в нем белое пятнышко“, пришел на помощь Мудрейший.Статский советник сделал усилие, и белое пятнышко тут же отыскалось: зато непридется председательствовать над народной трезвостью.

Ни слова ни говоря Эраст Петрович проследовал за Пожарским вобер-полицеймейстерский кабинет и остановился в дверях, не зная куда сесть –диван и кресла были закрыты чехлами.

– Не успел еще обустроиться. Вот, давайте сюда. –Пожарский сдернул с дивана белое полотно. – Телеграмма о моем назначенииполучена на рассвете. Но это для вас не самое главное. А главное вот:присланный из Петербурга текст для газет. Предназначен для опубликованиядвадцать седьмого. Долгорукому же направлен именной указ. Читайте.

Эраст Петрович взял телеграфный бланк с грифом „совершенносекретно“, заскользил взглядом по длинному столбцу, состоявшему из плотнонаклеенных ленточек.

Сегодня, в высокоторжественный день рождения Его ВеличестваГосударя императора, Москва была осчастливлена великою, небывалою Царскоюмилостью: Самодержавный Повелитель России поручил первопрестольную столицуСвоей Империи непосредственному попечению Своего Августейшего Брата, ВеликогоКнязя Симеона Александровича, назначив Его Высочество московским генерал-губернатором.

В этом назначении лежит глубокий исторический смысл. Москвавновь вступает в непосредственное общение с Августейшим Домом Русских Царей.Вековая духовная связь, соединяющая Верховного Вождя русского народа с древнеюрусскою столицей, принимает ныне тот внешний, осязаемый вид, который имееттакое глубокое значение для ясного сознания всего народа.

Ныне Государь Император признал за благо еще более возвыситьзначение Москвы как национального палладиума, назначив в ней Своимпредставителем никого иного, как Августейшего Брата Своего.

Москвичи никогда не забудут той легкой доступности, котороюотличался князь Владимир Андреевич, той сердечной предупредительности, скоторою он относился ко всем обращавшимся к его помощи лицам, о той энергии, скоторою…

– Про легкую доступность уже прочли? – спросилПожарский, которому, видно, не терпелось поскорей перейти к разговору. –Дальше можете не читать, там еще много, да всё пустое. Вот так, Эраст Петрович,вашему патрону конец. И теперь настало время нам с вами окончательнообъясниться. Москва отныне меняется и такой, как при Володе Большое Гнездо,больше уже никогда не будет. Власть в городе устанавливается настоящая,крепкая, безо всякой „легкодоступности“. Ваш шеф не понимал истинной природывласти, не отделял ее священную функцию от практической, и от этого ваш городзастрял в патриархальности, никак не продвигаясь навстречу грядущему веку.

Князь говорил серьезно, убежденно, энергично. Пожалуй,именно таков он и был на самом деле, когда не лицедействовал и не хитрил.

– Священную власть в Москве будет представлять еговысочество, мой покровитель, интересы которого я, собственно, здесь с самогоначала и представлял. Теперь могу говорить об этом без утайки. Великий князь –человек мечтательного склада и особенных вкусов, о которых вы, вероятно,наслышаны.

Эраст Петрович вспомнил, что о Симеоне Александровичепоговаривали, будто он любит окружать себя хорошенькими адъютантами, однакобыло неясно, это ли имеет в виду Пожарский.

– Это, впрочем, не столь важно. Существенно то, что еговысочество ни в какие дела кроме парадно-представительских вмешиваться небудет, то есть не станет замутнять мистический ореол власти „доступностью исердечностью“. Практическая же, то есть истинная власть над миллионным городомдостанется московскому обер-полицеймейстеру, каковым с сегодняшнего дня являюсья. Знаю, что писать доносы и наушничать вы не станете, потому и почитаювозможным быть полностью откровенным.

Глеб Георгиевич взглянул на ордена собеседника и чутьпоморщился.