*Энрике Арагон был, что называется, hombre bonito. Красивым мужчиной. Он выполнил свои обязательства перед семьей и избрал профессию, достойную ее. А ничего больше от него и не требовалось.

– Cualquier cosa, que no sea mesero o maricón. Все что угодно, лишь бы ты не стал официантом или педиком. Вот что его дедушка Энрике Арагон сказал своему сыну Энрике Арагону-младшему в качестве напутствия, когда тот отправился на Север, чтобы попытать счастья в los Estados Unidos[352]. Его дедушка оказался настолько удачлив, что наткнулся на президента Венустиано Каррансу и его сторонников, сбежавших из Мехико с полными золота страны карманами и сумками. Поскольку им не удалось ускользнуть от преследовавших их сил Обрегона, то приходилось бросаться этими мешками направо и налево, меняя сокровища на свою жизнь, и судьбе было угодно, чтобы старший Арагон по пути в Веракрус встретил как-то утром близкого друга Каррансы†, причем в самый отчаянный и решающий момент. Он спрятал его под глиняным maceta[353], за что был награжден sombrero, полным золотых монет. И благодаря этому смог сбежать от сонной жары своего родного города и стать владельцем первого в Тампико кинотеатра с кондиционером.

Сын не пренебрег советом отца и, имея за душой часть неожиданно свалившегося на него богатства, приехал сначала в Чикаго, а потом в Лос-Анджелес на том же поезде, что привез туда труп Рудольфа Валентино в октябре 1926 года. Чикаго, Лос-Анджелес, Лос-Анджелес, Чикаго. Имея некие важные связи, он смог открыть в испаноговорящих barrios[354] несколько кинотеатров. Среди его знакомых числились молодой Индио Фернандес, еще бывший актером массовки в Голливуде, облаченным в облегающие штаны и с sombrero на голове, прекрасная Лолита дель Рио, «еще одна escuincla[355], пытавшаяся пробиться в Голливуде», а также сыновья Аль Капоне. По крайней мере, он так говорил. Трудно было отличить правду от вымысла, потому что отец Энрике рассказывал эту историю столько раз, что сам начинал путаться в ней.

Несомненно лишь, что некий начинающий мексиканский режиссер сказал ему вот что: «Искусство сильнее, чем война, Энрике. Опаснее, чем охваченный страхом табун лошадей. Значительнее, чем «маузер», аэроплан, чем все силы союзников, вместе взятые. Ты представить себе не можешь, какое это великое оружие – кино».

И это было правдой. Разве он не влюбился в дублершу Греты Гарбо, миниатюрную кубинку по имени Глэдис Вон (урожденную Васконселос)‡, не взял ее в жены и не поместил в золотую клетку в Тампако, где ее тело состарилось раньше времени оттого, что она так много и часто рожала? Ее старшенький, Энрике, стал, однако, ее утешением, особенно учитывая, что ее мужа никогда не было дома, а если он и приезжал на какое-то время, то уделял ей не слишком уж много внимания. Было так чудесно смотреть на лицо этого мальчика и видеть в нем отражение своего лица, ох уж эти бледно-серебристые, как у белого волка, глаза, высокие скулы и изящный нос, подтверждающий несомненное аристократическое происхождение Васконселос, бледная как лук тонкая кожа, точно такая, как у Греты Гарбо. Она любила Энрике-младшего как самое себя, но, как только он достаточно подрос, отец забрал его у нее и отправил в школу в Соединенных Штатах.

Энрике Арагон-младший не унаследовал у родителей никаких экстраординарных способностей, кроме способности сорить деньгами. Его отец взял на себя обучение сына управлению кинотеатрами. В конце-то концов, важно было лишь, чтобы у него имелось дело, благодаря которому он мог бы прокормить семью, и после нескольких провалившихся попыток выступить в роли актера, Энрике уяснил для себя, что очень важно стать кем-то, чем-то, хотя и понятия не имел кем или чем именно. Пока же он работал помощником своего отца. «Все что угодно, – сказал Энрике-старший, – лишь бы ты не стал официантом или геем».

† До чего же иронична порой история. Кузену этого самого Каррансы также пришлось покинуть страну, поскольку он носил ту же фамилию. Он сбежал в Сан-Антонио, Техас, где открыл мясной магазин «Лавка Каррансы», который существовал до недавнего времени уже как ресторан, но все еще под управлением его наследников. Таким образом у Венустиано Каррансы, мясника сапатистов, оказался кузен, который тоже прославился как мясник, хотя с сапатистами дела не имел. Каррансы, обосновавшиеся в Сан-Антонио, вошли в историю благодаря изумительным грудинке и копченым сосискам, которые я очень рекомендовала всем, до тех самых пор, пока их бизнес не прекратился из-за пожара.

‡ Глэдис Васконселос была одной из сестер Васконселос, проживавших в Мехико; все они были знамениты своей красотой. Выйдя замуж за Энрике Арагона, она угрожала ему разводом до тех пор, пока он не поселил их в двухэтажном особняке в стиле ар-деко, что напротив дома этой самой семьи в Мехико. Это было в районе Колония Рома. Они жили там в то время, когда Фиделю Кастро пришлось бежать с Кубы и скрыться в Мехико, а поскольку все тамошние кубинцы знали друг друга, Фиделю оказалось нетрудно быть представленным семейству Васконселос и подружиться с ним. Рассказывают, что он так влюбился в младшую дочь Глэдис, что умолял ее мать разрешить ему смотреть на нее, когда она спит. Как-то так. И он заслужил такое доверие и хорошее отношение к себе этой семьи, что ему была дарована подобная привилегия. А сама Глэдис-младшая узнала об этом только спустя несколько лет. Она была невероятно привлекательной голубоглазой блондинкой, как говорят. Я представляю себе молодого Фиделя, до такой степени влюбленного, что он склоняется над спящей Глэдис, как подсолнух. Предположительно он писал ей отчаянные любовные сонеты, которые опубликовал под псевдонимом под названием «Стихи для Глэдис», но боюсь, из этой влюбленности так ничего и не вышло, и Фидель покинул Мехико, чтобы вписать свое имя в историю Кубы. Что же касается Глэдис-младшей, то она вышла замуж за фармацевтического короля и уехала с ним в Пасадену и жила так долго, что стала свидетельницей ужасающего краха своей красоты. В старости она то ложилась, то выписывалась из разных клиник пластической хирургии в Беверли-Хиллз, где ей сделали больше подтяжек, чем Марии Феликс. Подруга моей матери, до сих пор живущая в Колония Рома и соседствовавшая с семьей Васконселос в сороковых и пятидесятых, рассказала мне эту историю, взяв с меня обещание ни с кем не делиться ею, вот почему я уверена, что она правдива, или, по крайней мире, правдива отчасти.

Я любимый ребенок любимого ребенка. Я знаю себе цену. Мама назвала меня в честь знаменитой битвы, ставшей для Панчо Вильи его битвой при Ватерлоо.

Я седьмой ребенок в семье Рейес после шестерых сыновей. Им всем дал имена Папа. Рафаэль, Рефухио, Густаво, Альберто, Лоренсо и Гильермо. При этом он не советовался с Мамой, воспринимая нас как неизведанные континенты, названные в честь предков Рейесов, живых или мертвых.