Но мое семейство обожает пошлятину. Особенно вот это самое ay-ay-ay-ay, что они выкрикивают словно попугаи – целая клетка попугаев. Слова вылетают из окон, проносятся над прицепом, везущим Бабулин ореховый шкаф, гремят над выцветшими пустынными холмами Северной Мексики, распугивая хищных птиц на корявых деревьях.

Папа теребит кончики своих, как у Сапаты, усиков, и это говорит о том, что он погрузился в собственные мысли. Он наблюдает за мной в зеркало заднего вида и догадывается, что я в бешенстве.

Мы едем в блестящем синем фургоне с открытыми из-за жары окнами. TAPICERÍA TRES REYES – ОБИВОЧНАЯ МАСТЕРСКАЯ ТРЕХ КОРОЛЕЙ – написано на его дверцах. МЕБЕЛЬ, ДОСТОЙНАЯ КОРОЛЯ. Папа продал свой красный универсал «шевроле» в тот год, когда он и дядюшки начали собственный бизнес. В рабочее время задние сиденья вытаскивают, чтобы освободить место для доставляемых вещей, но летом их извлекают со склада и привинчивают на место для путешествия на юг. Когда папины ноги затекают, он пересаживается назад и позволяет Тото вести машину, а если дорога пуста, то наступает очередь Лоло, но только если кто-нибудь подстраховывает его.

– В чем дело, Лала? ¿Estás[365] «опустошена»? – посмеивается Папа.

Это старая шутка никогда не надоедает ему. Он жонглирует испанскими и английскими словами, просто чтобы показать, какой он умный.

Я думаю про себя: Да, я deprimida. Ну кто не почувствует себя опустошенным в такой вот семейке? Но вслух этого не произношу.

Ничего ему не отвечаю, и Папа добавляет:

– Ay, que[366], Лалита. Ты совсем как твоя мать.

Я совершенно не похожа на Маму!

– Здесь, сзади, очень жарко, – говорю я. – Как будто у тебя малярия. Как в прачечной. Как на Максвелл-стрит в августе. А почему рядом с тобой, впереди, сидит Тото, а, Папа?

Я говорю это, чтобы поддразнить Тото, а не потому, что хочу перебраться на его место. С тех самых пор, когда его день рождения выпал 137-м в призывной лотерее*, с ним обращаются как с принцем.

– Тото нужен мне здесь, – говорит Папа, постукивая по горячей коробке передач между его сиденьем и сиденьем Тото. – Ты забыла, что он – мой навигатор. И кроме того, он умеет водить машину.

– Я могу сменить тебя, Папа. Разве сейчас не моя очередь? – спрашивает Мемо.

И все в один голос кричат:

– Нет!

Мемо пытался сесть за руль, будучи еще совсем ребенком. Папа сдался и позволил ему вести машину, когда мы ехали по сельской местности, но где-то в Сан-Луисе-Потоси Мемо задавил цыпленка. Нам пришлось остановиться, отыскать хозяйку и заплатить ей пять американских долларов, что, по словам Мамы, было очень много. Но Папа пожалел ее: «Она же совсем ребенок, – сказал он. – И она плакала». И теперь никто не доверяет сидящему за рулем Мемо, кроме самого Мемо.

Я теснюсь в заднем ряду рядом с Бабулей. Мама, Мемо и Лоло всегда сидят в среднем ряду. По этому поводу никогда не возникает никаких вопросов. Одно воспоминание об Акапулько пресекает любые споры. Папа не любит даже произносить слово «Акапулько». Зачем волновать и расстраивать Маму и Бабулю?

Как только пение и хорошее настроение подходят к концу, Бабуля, обладающая слоновьей памятью, вновь начинает:

– Когда мы приедем в Чикаго, надо будет купить мне новую одежду. Черную, разумеется, ведь я теперь вдова. Ничего изысканного, но и не дешевое. Старые вещи мне не годятся. Удивительно, как я располнела этим летом. Но этого стоило ожидать. То же самое произошло с сеньорой Видаурри, когда она потеряла мужа. Она раздулась от горя, помните? Ее сын покупал ей коробки и коробки chuchulucos. И не какую-нибудь дешевку, а дорогие конфеты из Франции! Такой внимательный. Помните, как сеньор Видаурри приехал за нами в Акапулько? Можно поспорить, он никогда не оставит свою мать, даже если она окажется на мели…

– Mamá, я не оставлял тебя в трудном положении, – объясняет Папа. – Это я договорился с Виадурри…

– Он хороший человек. Джентльмен. Всегда был таким достойным, таким корректным, таким мексиканцем. Твой отец говорил, что мужчина должен быть feo, fuerte, y formal, вот что он говорил, но в наши дни…

Ну да. Только она не упоминает о том, что «джентльмен» сеньор Видаурри забыл жениться на нашей Бледнолицей Тетушке и отослал ее в Монтеррей, Нуэво-Лион, где Антониета Арасели сначала училась в техническом колледже, а потом сдала экзамены по уходу за младенцами…

– Ну, может, и рановато, но, по крайней мере, она замужем, – всегда говорит Бабуля, когда об этом заходит речь. – Уж лучше так, чем попасть в щекотливое положение.

Знаю, она имеет в виду Бледнолицую Тетушку, и при мысли о ней я вздыхаю. Бедная Тетушка. Устал ли сеньор Видаурри от нее, или же она устала от того, что ее принимали за его дочь? Понятия не имею, а спросить не у кого. Теперь Тетушка живет в Монтеррее. Предполагалось, она поедет туда лишь на то время, что Антониете Арасели потребуется помощь, пока она ждет ребенка. А потом, пока у нее заживают швы. А потом Тетушка просто взяла… и осталась там. Она вернулась помочь нам запереть дом, но тут они с Бабулей крепко повздорили. Если бы не эта их ссора в самую последнюю минуту, мы имели бы возможность остановиться в Монтеррее и переночевать там. И могли бы спокойно есть сейчас cabrito tacos[367], а не жариться на солнцепеке, а может, даже поспали бы или поплавали в бассейне. Но нет, забудьте об этом. Бабуля не может упомянуть о Тетушке без того, чтобы с ней не случилась истерика.

Тетушка запихивает всю свою одежду в белые чемоданы «самсонайт» и со щелчком захлопывает их, так что по краям торчат колготки и кружево комбинаций. Она глотает слезы и шумно сморкается в носовой платок. Мы с ней сидим на крышке самого большого чемодана, пытаясь закрыть его, и тут в дверь тихонечко стучит Папа.

– Бесполезно, братец, я не передумаю. Я уже говорила тебе, что сегодня вечером возвращаюсь в Монтеррей!

– Да ладно тебе, сестренка. Что бы сказал Папа, будь он жив? Перестань. Не можешь же ты вечно злиться на Маму.

– Это ты так считаешь, Иносенсио. Тебя не было, когда она набросилась на меня с кулаками. С кулаками! Словно я дверь! И это еще не все. Она посмела сказать, что ненавидит меня. Меня, кто остался заботиться о ней, когда все вы подались на север! Какая мать способна заявить своему ребенку, что ненавидит его? Она действительно сумасшедшая! Больше никогда в жизни не заговорю с ней!

Одним движением руки Тетушка смахивает бутылочки и баночки с туалетного столика в чемоданчик для косметики.

– Ay, сестренка, умоляю тебя! Не надо так говорить. Представь только, что думает Папа, глядя на все это с небес. Прости ее ради него. Подумай о семье.