Она не учла этого, когда согласилась посидеть с Иваном вкачестве временной няньки. Тогда она была совершенно уверена, что это просторабота на лето за очень хорошие деньги, Вот дура. При чем тут деньги?..

— Пить хочу, — сказал рядом Иван и деловито полез в еерюкзак. — А где наша вода?

— В наружном кармане, — ответила Ингеборга и добавила,больше для порядка: — Когда лезешь в чужую сумку, нужно сначала спрашиватьразрешения.

Смежив длинные светлые ресницы, Иван глотал воду, на мордахеу него было написано неописуемое блаженство.

— Я же не в чужую, — возразил он, отрываясь от бутылки идыша тяжело, как набегавшийся жеребенок, — я же в нашу!..

Ингеборга засмеялась.

Что там великие авторитеты думают на этот счет? В смысле«губительных последствий»?

А сумка-то действительно «наша»…

— Иван, мы сейчас пойдем обедать, — объявила Ингеборга,решив, что не будет никаких губительных последствий, если она оставит эту сумкубез внимания. — Уже половина третьего.

— А можно я еще разочек прокачусь? — немедленно заныл Иван.— Я только туда и обратно, а вы на меня посмотрите, ладно? Ну пожалуйста…

— Хорошо, — согласилась Ингеборга легко, — один круг, и мыидем обедать. Кстати, ты особенно не старайся выложить все силы прямо сейчас.После обеда мы тоже можем покататься. Если захотим, конечно.

— Что, правда? — спросил Иван недоверчиво, но ИнгаАрнольдовна лишь посмотрела как-то так, как умела смотреть только она одна, итак, что сразу становилось ясно — она не обманывает, не морочит ему голову и нестарается от него отвязаться.

А Клара только и делала, что обманывала его!..

Ножки-дощечки, обутые в двухсотдолларовые коньки, проделализамысловатый пируэт, и, стараясь делать все правильно, Иван покатил по аллее.Худая мокрая спина и несуразно длинные руки, которыми он беспорядочно махал,выражали щенячий восторг.

Ингеборга тоже хлебнула воды из бутылки и засунула ееобратно в карман рюкзака.

Господи, какой скотиной должна быть женщина, которой хватилодуху его бросить! Ну ладно мужа — муж действительно не подарок, — но такогомальчишку!

Ингеборга решительно заправила под кепку выбившуюся прядьволос, поднялась с лавочки и подхватила рюкзак. Что-то ее все тянет на ту самуюслезливую жалость, которую она так решительно осуждала десять минут назад.

Иван выехал из-за поворота — лицо сосредоточенное, губысжаты, — с некоторым усилием выровнял ноги и стал разгоняться. И все-таки неудержался, глянул — наблюдает она за ним или нет — и, увидев что наблюдает,улыбнулся короткой победной улыбкой.

Ингеборга шмыгнула носом и помахала ему рукой, хотя он ужесмотрел под ноги, а не на нее.

— Здрасьте, — сердито сказал кто-то у нее за спиной, — я васеле нашел.

От неожиданности она повернулась как-то на редкость неловко,коньки, поехали у нее из-под ног, и, чтобы не упасть, она со всего махуплюхнулась задом на лавочку. Пластмассовая бутылка в рюкзаке издалаподозрительно неприличный звук.

Павел Андреевич посмотрел, как показалось Ингеборге, снедоумением.

— Папа?!! — издали заорал Иван. — Папа, это ты?!!

— Нет, — сказал папа, — это не я. А это не ты?

— Папа!!! Папочка!!!

Раскинув руки, Иван подлетел, прыгнул, повис, беспорядочнотычась лицом куда попало. Коньки лупили по скамейке, сияли кривоватые передниезубы, и распластанная на лавочке Ингеборга вдруг подумала, что знает теперь,как выглядит беспредельное, полное, вселенское счастье.

— Папочка, откуда ты приехал?! Как ты нас нашел?! А мы дажене знали, что ты собираешься приехать! Папка!!! Слушай, а ты обратно когдауедешь?

— Завтра утром, — сказал отец и сел вместе с Иваном наскамейку, рядом с Ингеборгой, — у меня… свободное время оказалось.

— Утром? — не поверил Иван и, отстранившись, посмотрел отцув лицо. Но по его лицу тоже было похоже, что он говорит правду, — ты будешь снами кататься?

— Я посмотрю, как вы катаетесь, — пообещал отец.

— Меня Инга Арнольдовна весь день учит! Инга Арнольдовна,можно я проедусь, ну, специально для папы, а? Один раз только! А потом обедать.Можно?

Ингеборга кивнула, и, поминутно оглядываясь, Иван покатил поаллее.

— Не смотрите на меня с таким изумлением, — попросил Степанмрачно, — вы меня нервируете.

Иван опять оглянулся, и Степан махнул ему рукой.

— У нас… несчастье. Умер мой прораб, Петрович. Я с ним хрензнает сколько лет работал.

— Как умер? Когда?

— Сегодня ночью. Прямо в Сафоново, где мы вчера водку пили.То ли от водки, то ли от сердца, то ли неизвестно от чего…

— Как неизвестно? — повторила Ингеборга растерянно. — Почемунеизвестно?

— Потому что странные дела у меня на объекте творятся, ИнгаАрнольдовна, — ответил Степан, — ну то есть очень странные…

— Пап! — крикнул Иван. — Ну как?!

— Высший, класс! — прокричал в ответ Степан. — Это вы егонаучили?

Ингеборга молча кивнула, рассматривая его.

После вчерашнего, когда его привез какой-то сотрудник и сизвиняющейся улыбкой почти втащил в квартиру, выглядел он плохо — глазазаплыли, хомячьи щеки горят лихорадочным румянцем, губы потрескались изапеклись. Весь вид выражал отчаяние и покорность судьбе.

Или это не после вчерашнего? Это, пожалуй, что-то похуже,чем банальный похмельный синдром. Неужели так убивается по своему прорабу?!

— Я довел все дела до логической точки и уехал, — зачем-тообъяснил Степан. — Продолжать буду завтра. Сегодня у меня сил нет.

Он вдруг наклонился вперед и взялся руками за голову.

— Нет у меня сил, — повторил он глухо, — все кончились.

Тотчас же ему стало противно, что он устраивает такоепредставление перед училкой, он разогнулся и посмотрел злобно. Однако училкасмотрела на него участливо, без заполошного любопытства и укротительскогоазарта.

Все они поначалу прикидываются сочувствующими и понимающими,а потом находят самое больное место и начинают за него кусать. И кусают до техпор, пока боль не пожирает все остальные чувства. Тогда они на некоторое времяостанавливаются и с живым интересом ждут, что будет дальше. И по силе агониибезошибочно определяют, что это — уже конец или еще возможно продолжение…