— Господи Боже мой, — пробормотала Ингеборга.

— Ну вот. А потом из моего сейфа в главном офисе тетрадкапропала, и я сразу понял, что ее утащил мой зам. У меня два зама. Я работаю сними всю жизнь. Это… близкие мне люди. Есть еще один близкий человек, СашаВолошина, наш офис-менеджер, и я слышал, как она по телефону сказала, что…

— Она ваша любовница? — Ингеборга знала, что лучше быпромолчать, что это вовсе не ее дело, что это просто неприлично — задаватьработодателю такие вопросы, но не спросить она не могла.

— Сашка? — Он как будто удивился и даже посмотрел наИнгеборгу, отвлекшись от перегруженного машинами Садового кольца. — Нет, она нелюбовница. Хотя две недели назад я собирался на ней жениться. Но она… нелюбовница. Знаете, это странно, но я, пожалуй, в первый раз задумался, почему,собственно, она не моя любовница.

— И почему же? — спросила Ингеборга злобно. Куда егопонесло, этого кретина? И какие еще откровения он для нее приготовил?

— Не знаю, — ответил он искренне, — ни почему. На чем яостановился?

— На том, что эта ваша Саша близкий человек, но не любовницаи вы слышали, как она что-то говорила по телефону.

— Да. Слышал. Я понял, что она имеет отношение ко всемуэтому делу, и покойник мог шантажировать ее.

— И она его убила.

— Я не верю, черт возьми, что она его убила! Этого просто неможет быть. Она на это не способна!

«Ого, милый!.. Тебя бросила жена, оставив тебе малыша ивместе с ним всю твою нынешнюю распрекрасную жизнь отца-одиночки, и ты до сихпор веришь в такие вещи, как „способна — не способна“?!»

— Но вы спрашивали ее? Выясняли?

— Нет, — он резко тормознул на светофоре, оглянулся на Иванаи, сильно выкрутив руль, переполз в соседний ряд. Огромная машина слушаласьего, как дрессированный слон. — Я ничего не выяснял. Но мой зам, ну тот, чтотетрадь утащил, сегодня с пафосом мне разобъяснял, что он ее любит. Сашку тоесть. Представляете? Он ее любит и решил спасти!

— А почему вы так веселитесь?

— Да потому, что я несколько дней был уверен, что это онстроит какие-то козни против меня, а он… влюблен, мать его! Вы представляете?!

— Как-то не очень, — призналась Ингеборга.

— Да ну вас! — Он махнул на нее здоровой ручищей. — Непонимаете, и не надо!

— А что стряслось с вашим прорабом?

— Ничего особенного, — Степан помрачнел, — он просто умер.Во сне. Сегодня ночью. Я вчера уехал… ну, то есть… увезли меня, а они остались.Они — это Черный, тот самый зам, который влюблен, и Петрович. Они еще пилидолго, так мне Черный сегодня рассказал. А утром он встал, а Петрович… неживойуже.

Ингеборга пристально смотрела на большие неухоженные руки,сжавшиеся на руле в здоровенные и беспомощные кулачищи. Ногти были желтые, неслишком чистые, вросшие намертво, как будто Павел Степанов был каменотесом, ане владельцем процветающей компании.

— Врач сказал — сердце скорее всего. Точно он пока не знает.У него сердце было не слишком… и гипертония. Он мне вчера жаловался, что где-токлофелин потерял.

— Клофелин? — осторожно переспросила Ингеборга. — По-моему,это очень сильное средство.

— Черт его знает. Моя мать тоже всегда его от давленияпринимала. Знаете, у них какие-то свои представления о жизни… были. Они никакихновых препаратов не признавали. Потому что в те времена, когда им выписываликлофелин, все врачи были внимательные и добрые, лекарства помогали, больничныеоплачивались и так далее…

Ингеборга смотрела на него во все глаза. Господи Иисусе, этоон или не он?

— В общем, умер Петрович. Черт знает, как я без негоработать буду. Я без него никогда не работал. И жену его жалко — такая веселая,толстая, вечно пироги какие-то носила и с собакой возилась. У них собакабольшая, овчарка. Веста. Она у нас на объекте живет. — Они ползли теперь вкрайнем левом ряду, за троллейбусом, и водитель троллейбуса страшно нервничал,и поминутно высовывался в окно, и оглядывался назад, не понимая, почему неотстает этот громадный черный джип.

— Но не это самое плохое, — вдруг громко сказал ПавелСтепанов, как будто решился на что-то. Ингеборга от неожиданности урониласигарету и уставилась ему в лицо. — Самое плохое то, что он со мной хотел очем-то поговорить, понимаете? Он что-то хотел мне рассказать еще третьего дня вофисе, когда тетрадь пропала. Но мне было не до него, я подозревал Черного и незнал, что с этим делать. А теперь Петрович умер, и теперь я не знаю, сам онумер или его прикончили!..

— Что? — переспросила Ингеборга. — Что с ним сделали?!

— Прикончили! — ответил он с силой. — Мне даже думать обэтом не хочется, но если это как-то связано с тем, что он собирался мнерассказать, то…

— Павел Андреевич, вы же не служите на посылках у местногонаркобарона! Или служите?

— Послушайте, я третий раз прошу вас не называть меня ПавелАндреевич! Это что, так трудно запомнить?! Или вы специально выводите меня изсебя?!

Ингеборга наклонилась и подняла с коврика еще дымящуюсясигарету.

— А как прикажете вас называть? — Она распрямилась. У неебыло красное сердитое лицо. — Павлик? Это смешно. Степаном… вас называют толькоблизкие друзья, как я понимаю.

— Называйте как хотите, — разрешил он устало, — черт с вами.

Они помолчали.

— Вам нужно объехать этот троллейбус, — посоветовалаИнгеборга задумчиво, — если вы не хотите стать причиной ДТП.

— Что?

— Троллейбус. Вы нервируете водителя. Он забыл про все насвете и только и думает, что вам может быть от него нужно.

Степан посмотрел на троллейбус.

— Вы едете за ним уже минут двадцать. Вы даже на остановкахза ним останавливаетесь. Его сейчас инфаркт хватит.

Пока Степан обгонял троллейбус, Ингеборга собралась ссилами.

— Неужели вы всерьез думаете, что ваш прораб знал какую-тострашную тайну, за которую вполне мог поплатиться жизнью?! Вы ведь даже неуверены до конца, было ли то, первое, убийство убийством или он сам упал, вашшантажист и вымогатель! Кроме тетрадки, которую утащил ваш влюбленный зам, увас нет никаких доказательств того, что он был для кого-то так опасен, что егорешили убрать. И ваш прораб — сердечник, потерявший лекарство и всю ночьналегавший на водку! С чего вы взяли, что его смерть как-то связана с темпроисшествием?!