– Как доказательство поп sufficit.[211]

– У них был мотив.

– Какой? Я внимательно выслушал твой рассказ, Рейнмар.Кирьелейсона наняли Стерчи, свояки твоей любезной. Чтобы он схватил тебя живым.Во что бы то ни стало живым. События в той корчме под Бжегом, несомненно, этодоказывают. Кунц Аулок, Сторк и де Барби – профессионалы, делают только то, зачто им заплачено. А заплачено им за тебя, а не за твоего брата. Зачем имоставлять за собой труп? Оставленный на пути cadaver[212] дляпрофессионалов лишняя головная боль: грозит преследование, закон, месть… Нет,Рейнмар, тут нет логики ни на грош.

– Тогда кто же, по-твоему, убил Петерлина? Кто? Quibono?[213]

– Вот именно. Есть смысл об этом подумать. Надо, чтобыты побольше рассказал мне о брате. По пути в Венгрию, разумеется. ЧерезСвидницу, Франкенштейн, Нису и Олаву.

– Ты забыл о Зембице.

– Точно. Но ты не забыл. И, боюсь, не забудешь.Интересно, когда он это заметит?

– Кто? Что?

– Бенедиктинский Самсон Мёдоед. В том пне, на которомон сидит, шершни устроили себе гнездо.

Гигант вскочил. И снова сел, поняв, что попал в ловушку.

– Так я и думал, – осклабился Шарлей. – Тыпонимаешь латынь, братец.

К величайшему изумлению Рейневана, великан ответил улыбкойна улыбку.

– Меа culpa.[214] – Его акцентупозавидовал бы сам Цицерон. – Хотя это ведь не грех. А если даже и так, токто же sine peccato est?[215]

– Я б не сказал, что подслушивать чужие разговоры,прикрывшись незнанием языка, большое достоинство.

– Это верно, – слегка наклонил головуСамсон. – И я уже признал свою вину. А чтоб не плодить провинностей, сразупредупреждаю, что, перейдя на французский, вы тоже ничего не добьетесь. Я знаюего.

– Вот как. – Голос Шарлея был холоден каклед. – Est-ce vrai? Действительно.

– Действительно. On dil, etil est verité.[216]

Какое-то время стояла тишина. Наконец Шарлей громкокашлянул.

– Английским, – рискнул он, – ты, несомневаюсь, владеешь так же хорошо?

– Ywis, – ответил, не заикнувшись, гигант. – Herkneth,this is the point to speken short and plain. That ye han said is right enoug.Namore of this.[217] Этого достаточно, ибо если б я дажеговорил всеми языками человеческими и ангельскими… то я – медь звенящая иликимвал звучащий.[218] Поэтому, вместо того чтобы упражняться вкрасноречии, перейдем к делу, ибо время не терпит. Я шел за вами неудовольствия ради, а ведомый жестокой необходимостью.

– В самом деле? А в чем, если дозволено будет узнать,состоит эта dira necessitas?[219]

– Посмотрите на меня внимательно и скажите, положа рукуна сердце, вы хотели бы так выглядеть?

– Не хотели бы, – разоружающе честно ответилШарлей. – Однако ты обращаешься не по адресу, братец. Своей внешностью тыобязан исключительно собственным папе и маме. А опосредованно – Творцу, хотьмногое, похоже, этому противоречит.

– Моей внешностью, – Самсон совершенно не обратилвнимания на насмешку, – я обязан вам. Вашим идиотским экзорцизмам. Намутиливы, парни, и немало. Пора взглянуть правде в глаза и поразмыслить о том, какскорректировать то, что вы устроили. Да неплохо бы подумать и о возмещенииущерба тому, кому вы его причинили.

– Понятия не имею, о чем ты, – заметилШарлей. – Ты, дружок, говоришь на многих языках человеческих и ангельских,но на всех невразумительно. Повторяю: я понятия не имею, о чем ты. Клянусьвсем, что мне дорого, то есть моим дряхлым кутасом… /е jure да sur топ coullon.[220]

– Какое красноречие, какой ораторский пыл, –прокомментировал великан. – А смекалки ни на грош. Ты что, действительноне понимаешь, что произошло в результате ваших холерных заклинаний?

– Я… – пробормотал Рейневан. – Я понимаю… Вовремя экзорцирования… что-то стряслось…

– Вот извольте, – взглянул на него гигант, –как торжествует молодость и университетское образование. Если учестьколоквиализмы,[221] скорее всего пражское. Да, да, юноша.Инкантация[222] и заклинания могут давать побочные эффекты.Библия говорит: молитва смиренного пробьет облака. Вот она и пробила.

– Наши экзорцизмы… – прошептал Рейневан. – Ячувствовал это. Чувствовал неожиданный прилив Силы. Но разве возможно, чтобы…Разве возможно…

– Certes.[223]

– Не будь ребенком, Рейнмар, не дай себяоблапошить, – спокойно сказал Шарлей. – Не позволяй ему обманутьсебя. Он над нами смеется. Прикидывается. Изображает из себя дьявола, случайновызволенного силой наших экзорцизмов. Демона, призванного с того света ипересаженного в телесную оболочку Самсона Мёдоеда, монастырского идиота.Прикидывается инклюзом,[224] которого высвободили нашизаклинания из драгоценного камня, джинном, выпущенным из амфоры. Что я ещеупустил, пришелец? Что ты такое? Кто ты такой? Возвращающийся из Авалона корольАртур? Огер Датчанин? Барбаросса, явившийся из Киффхаузена? Вечный Жид?Странник?

– Что ж ты замолчал? – Самсон скрестил огромныеруки на груди. – Ведь ты в мудрости своей неизмеримой знаешь, кто я.