– Surde et mute spiritus ego tibi praecipio, –грозно и приказным тоном повторил склонившийся к брату Деодату Шарлей. – Exiab eo! Imperet tibi dominus per angelum et leonem! Per deum vivum! Justitiaeius in saecula saeculorum! Пусть сила Его изгонит тебя и заставит выйти вместесо всей твоей бандой!

– Ego te exorciso per caracterum et verborum sanctum!Impero tibi per clavem salomonis et nomen magnum tetragrammaton!

Пожирающий мед недоумок вдруг закашлялся, оплевался иусморкался. Шарлей отер со лба пот.

– Тяжелый и трудный есть сей казус, – пояснил он,избегая все более подозрительного взгляда аббата. – Придется применить ещеболее сильные аргументы.

Несколько секунд стояла такая тишина, что было слышноотчаянное бренчание мухи, которую паук поймал в паутину, растянутую в оконнойнише.

– Именем Апокалипсиса, – раздался в тишине уженемного охрипший баритон Шарлея. – Через слова коего Господь поведал то,что наступить должно, и подтвердил сказанное устами ангела, собою присланного,проклиная тебя, Сатана! Exorciso te, flumen immundissimum, draco maleficus,spiritum mendacii!

– Семью подсвечниками златыми и одним подсвечником межсемью стоящим! Гласом, коий есть глас вод многих, говорящим: Я есть тот, ктоумер, и тот, кто воскрес, тот, кто живет и жить будет вечно, кто держит впопечении своем ключи от смерти и ада, говорю тебе: изыди, дух нечистый,знающий кару вечного проклятия!

Результата как не было, так и нет. Лица взирающих на все этобенедиктинцев отражали разные, ну очень разные чувства. Шарлей набрал побольшевоздуха в легкие.

– Да поразит тебя Агиос, как поразил он Египет! Даумертвят тебя каменьями, как Израиль умертвил каменьями Ахана! Да истопчут тебяногами и возденут на вилы, как воздели пятерых царей Аморрейских! Да приставитГосподь к челу твоему гвоздь и ударит по тому гвоздю молотком, как сделалаСисаре женщина Иаиль! Пусть у тебя, как у проклятого Дагона, лоб вражий и оберуки будут отрублены! И пусть у тебя хвост укоротят по самую задницу твоюдьявольскую!

«Ох, – подумал Рейневан, – это скверно кончится.Скверно кончится».

– Адский дух, – Шарлей резким движением простерруки над по-прежнему безжизненным братом Деодатом, – заклинаю тебяАзароном, Эгеем, Гомусом, Афанатосом, Исхиросом, Акодесом и Альмахом! Заклинаю тебяАратоном, Бефором, Фагелой и Огой, Повелем и Фулем! Заклинаю тебямогущественными именами Шмиеля и Шмуля! Заклинаю тебя наичудовищнейшим из имен,именем могущественнейшего и жутчайшего Семафора!!!

Семафор подействовал не лучше, чем Фуль и Шмуль. Скрытьэтого не удалось. Шарлей тоже это видел.

– Жобса, хопса, афья, альма! – заорал ондико. – Малах, Берот, Нот, Берив et vos omnes[202] Хеменэтан! Хэмен этан! Хау! Хау! Хау!

«Спятил, – подумал Рейневан. – А нас сейчас начнутбить, а может, и ногами пинать. Сейчас сообразят, что все это бессмыслица ипародия, уж не настолько же они глупы. Сейчас все это окончится страшнымизбиением».

Шарлей, уже до предела вспотевший и здорово охрипший,умоляюще взглянул на него и подмигнул, совершенно недвузначно прося поддержать,и просьбу свою подкрепил достаточно резким, хоть и незаметным окружающимжестом. Рейневан воздел очи горе, то есть к своду часовни. «Всё, – подумалон, стараясь вспомнить древние книги и беседы с дружески расположенными к немуколдунами, – это все-таки лучше, чем хау, хау, хау».

– Гакс, пакс, макс, – взвыл он, размахиваяруками. – Абеор супер аберер! Айе Серайе! Айе Серайе! Альбедо, рубедо,нигредо!

Шарлей, тяжело дыша, поблагодарил его взглядом, жестом велелпродолжать. Рейневан набрал в легкие воздуха.

– Тумор, рубор, калор, долор! Per ipsum et cum ipso, etin ipso! Jopsa, hopsa, et vos omnes! Et cum spiritu tuo! Мелах, Малах, Молах!

«Сейчас-то уж точно нас будут бить, – лихорадочноподумал он. – А может, даже и пинать ногами. Сейчас. Через минуту. Черездольку минуты. Ничего не поделаешь. Надо идти до конца. Переходить на арабский.Не покидай меня, Аверроэс! Спаси, Авиценна!»

– Куллу-аль-шайтану-аль-раджим! – рявкнулон. – Фаанасахум Тариш! Квасура аль-Зоба! Аль-Ахмар, Бараган аль-Абайяд!Аль-щайтан! Хар-аль-Сус! Аль Цар! Мохефи аль релиль! Эль фойридж! Эль фойридж!

Последнее слово, как он туманно помнил, означало по-арабскиженский половой орган и не имело ничего общего с экзорцированием. Он понимал,какую глупость делает. Тем сильнее удивил его эффект.

Ему вдруг показалось, что мир на мгновение замер. И тотчасже, в абсолютной тишине, меж застывшей на фоне серых стен tableau[203]бенедиктинцев в черных рясах, что-то дрогнуло, что-то произошло, что-тодвижением и звуком нарушило мертвый покой.

Сидящий у стены тупоглазый «тюфяк» резко, с отвращением ибрезгливостью откинул грязный и липкий горшок с медом. Горшок ударился о пол,однако не разбился, а покатился, взрезая тишину глухим, но громким тарахтеньем.

Гигант поднес к глазам липкие от сладкого пальцы. Несколькомгновений рассматривал их, а на его распухшей лунообразной физиономии вначалеотразилось недоверие, а потом ужас. Рейневан смотрел на него, тяжело дыша. Ончувствовал на себе подгоняющий взгляд Шарлея, но был уже не в силах произнестини слова. «Конец, – подумал он. – Конец».

Великан, продолжая глядеть на пальцы, застонал.Душераздирающе.

И тотчас же лежащий на катафалке брат Деодат заохал,закашлял, захрипел и дрыгнул ногами. А потом выругался. Вполне по-светски.

– Святая Ефросиния… – простонал аббат, падая наколени. Остальные монахи последовали за ним. Шарлей раскрыл рот, но тут жезакрыл. Рейневан прижал руки к вискам, не зная, то ли молиться, то ли бежать.

– Вот зараза, – проскрипел Деодат, садясь исвешивая с катафалка ноги. – Ну и сухотища в горле… Что? Неужто я проспалвечерню? Мор на вас, братишки… Я просто хотел вздремнуть… Но ведь просил жеразбудить…

– Чудо! – выкрикнул один из стоявших на коленяхмонахов.

– Пришло царствие Божие. – Второй пал крестом напол. – Igitur pervenit in nos regum Dei!

– Аллилуйя!