– С му-жем? – переспросил он с расстановкою. – Вот как? – Иотошел, присел на золоченый диванчик, принялся натягивать чулки и ботфорты.Кудри упали ему на лоб, закрыли глаза…

Он больше ничего не говорил, зато Прокопий не унимался, ивопросы его так и вились над Трояндой, будто надоедливые осы, жаля ее своимехидством и принуждая отмахиваться нелепыми, необдуманными ответами:

– А что ж ты по морю в одной рубахе плавала? Али муж тебяпобил да утопить решил? И за что? С полюбовником застиг?

– Он меня не топил! – огрызнулась Троянда. – Его… его вовсеи нет сейчас. Он… он в тюрьме!

– Ишь? – удивился доселе помалкивающий Васятка. – Знать,лихой человек! Тоже нашенский ай тутошний?

– Тутошний, – с удовольствием повторила Троянда незнакомоеслово. – Конечно, тутошний.

– А пошто в оковах? – сочувственно спросил Васятка. –Ограбил ай прирезал кого?

– Нет, он… он… – замялась Троянда, – он просто… поссорился содним знатным человеком, с дожем… да, с дожем, и тот… велел его заточить.

– Ну, храбер бобер! – восхитился Васятка. – Ишь, супротивбоярина пойти не заробел! А сам твой-то – он кто? Рыбак? Моряк?

Троянда лихорадочно соображала. Что им сказать? Рыбак? Ноона не похожа на рыбачку, руки ее не загрубели от плетения сетей, не израненыострыми плавниками и рыбьей чешуей. Купец? Мрачный лик Марко Орландини возникперед ней, и она мысленно с отвращением от него отмахнулась. Нет, не купец. Акто? Чем еще вообще занимаются люди? В монастыре она мало что узнала, у Аретинобывали все больше художники… О! Как кстати вспомнилось! На свете ведь бываютхудожники!

– Художник! – выпалила она. – Он художник!

– А, понимаю, – кивнул Прокопий, чьи узкие темные глаза,чудилось, цеплялись за лицо Троянды, не упуская ни одного выражения. – Сталобыть, писал он дожеву парсуну [45], да таково намалевал, что боярин в ужастиего в узилище поверг!

Понадобилось некоторое время, прежде чем Троянде удалосьпроникнуть в смысл непривычных слов, а когда ей это удалось, она оченьнатурально обиделась за своего несуществующего мужа:

– Вовсе нет! Синьору очень понравился мой портрет, но… но…

«Но – что?» – с ужасом спросила она себя, и тут получиланеожиданную подмогу.

– Но и ты ему понравилась, так ведь? – тихо спросилГригорий, и Троянда охотно кивнула, не заботясь, что забирается в новые дебривранья, и радуясь хотя бы тому, что он вновь смотрит на нее.

– Да, – пробормотал Григорий. – В это я верю.

Троянда затрепетала. Верит, что она понравилась дожу?Почему? Не потому ли, что и ему самому она понравилась?..

– А потом-то что? – перебил сочувственно Васятка. – Стобой-то что потом было? Это от боярина ты в исподнем убегала?

Троянда благодарно улыбнулась ему. Добрый человек Васятка,как все складно у него получилось! Впрочем, радовалась она недолго: в разговорвновь встрял Прокопий:

– Вона как! Ну бабы здесь! Мужик в тюрьме, а она к другому впостель влезла!

– Я никуда не влезала! – закричала Троянда. – Вы меня самисюда принесли!

– Да мы тебе жизнь спасли, понятно? – с холодным презрениемсообщил Прокопий, но почему-то ни малейшей благодарности Троянда не смоглаощутить.

– А я вас об этом не просила! – буркнула она. – И сюдатащить не просила, и его тоже не просила… – Она осеклась, поняв, что ярость,которую в ней почему-то каждым словом, каждым движением – всем видом своим! –вызывал Прокопий, завела ее слишком далеко.

– Не просила, верно, – согласился Григорий. Говорил оннегромко, но в голосе его явственно слышалась обида, и Троянда с раскаяниемвоззрилась на него, да он отвел глаза. – Виноват. Каюсь. Думал… Ну ладно. Беспопутал. Проси чего хошь в отместку.

В отместку?! Троянда растерянно хлопнула ресницами, не оченьпонимая, о чем это он.

– Для начала платье ей оставь, – добродушно пророкоталВасятка. – Уж больно оно ей к лицу!

– К лицу, что и говорить! – согласился Григорий,сосредоточенно озирая свой стоптанный каблук, словно отыскивая и у него лицо. –Так и быть, бери. Еще чего? Денег?

– Де-нег? – взвился Прокопий. – За что? За что ей нашихденег?!

Григорий только глянул – юнец осекся и отшагнул за широкуюВасяткину спину.

– Сколько хочешь, ну? – хмуро проговорил Григорий, открываядверцу в стене и вынимая оттуда деревянный ларчик. – Говори, пока я добрый.

Троянда сделала вид, будто поправляет волосы, а саманеприметно смахнула слезы, предательски набежавшие на глаза. За что, ну за чтоон с ней так?! Что она ему сделала? Хочет заплатить ей, будто портовой шлюхе. Акак она вела себя нынче ночью? В точности как шлюха! Или… или словно былавлюблена, смертельно влюблена в того, с кем делила ложе. Но ведь это же не так?Так ведь не может быть?..

Но денег она от него не возьмет. Просто уйдет… к своемувыдуманному мужу, прозябающему в какой-то выдуманной тюрьме.

Она уже шагнула к двери – и замерла. Почудилось, ледянаярука взялась за сердце, а в ушах зазвучал чей-то хриплый, гнусавый голос: «Неповезло бедняге… Его оставили одного… чашка воды… проживет, сколько хватит емупродовольствия и сил».

Боже мой… Она ведь забыла, совсем забыла! Она спаслась, онаосталась жива, она предается любви, обидам, гневу, она хочет есть, онаиспытывает чувства живого человека, в то время как там, в келье искушениймонастыря Мизерикордия, умирает медленно и мучительно человек, которого она,Троянда, обрекла на эту страшную смерть! И она забыла, совсем забыла о нем…

Будто его и не было никогда. Будто не перед ним она явиласьлунной ночью, не перед ним легла бесстыдно, равнодушно, желая не его тепла, неего жара, а лишь выполняя гнусное задание Цецилии. Ее кара, ее смертьзаслужена… А его? Его-то за что?

Троянда молитвенно стиснула руки. Наверное, господь еще несовсем от нее отступился, если заставил ее упомянуть о муже! И эта ложь,которая чудилась ей опасной трясиной, на самом деле ложь во спасение – тонкий,хрупкий мостик, который она проложила, чтобы добраться по нему до обреченного,спасти его – и спасти свою грешную душу.