— Хотел и хочу. Но это желание побудило меня сделать нечтобольшее, чем пересечь казахские степи: я прошел по своему прошлому, увидел, гдеошибся, где остановился, определил то мгновение, когда потерял Эстер, —мгновение, которое мексиканские индейцы именуют «примирителем». Я пережил ииспытал такое, на что в моем возрасте и надеяться было нельзя. И все этоблагодаря тому, что ты был рядом и вел меня, хоть, может быть, и сам не всегдасознавал это. И вот еще что. Я верю, что ты слышишь голоса. Верю, что в детствеу тебя были явления. Я всегда верил во многое, а теперь этот переченьрасширился.

— Ты стал совсем другим человеком.

— Совсем другим. Надеюсь, Эстер будет довольна.

— Ты сам-то доволен?

— Разумеется.

— Тогда этого достаточно. Сейчас мы поедим, переждем бурю итронемся в путь.

— Давай не будем пережидать бурю.

— Будь по-твоему. Едем. Эта буря — не знак свыше, а всеголишь последствие обмеления Арала.

***

Яpocть ветра унялась, лошади бежали бодрее. Мы оказываемся внекоем подобии долины, и пейзаж изменяется разительно — бесконечный горизонттеперь закрыт высокими голыми скалами. Глянув направо, я вижу куст, к каждойветке которого привязаны ленточки.

— Это здесь!.. Это здесь ты видел...

— Нет. Тот уничтожили.

— А что же это такое?

— Это место, где произойдет нечто очень важное.

Михаил, спешившись, развязывает свой рюкзак, достает нож,отрезает кусок рукава от рубашки, привязывает этот лоскутик к ветке. Глаза егосмотрят по-другому, быть может, он ощущает рядом с собой присутствие, но я нехочу ни о чем его спрашивать.

Я делаю то же самое — прошу защиты и помощи и тоже ощущаюприсутствие — это моя мечта, мое долгое возвращение к женщине, которую люблю.

Вновь садимся в седла. Михаил не говорит мне, о чем просил,и я молчу. Минут через пять впереди появляются белые домики маленького поселка.Какой-то человек поджидает нас — он направляется к Михаилу, говорит с нимпо-русски. Похоже, они о чем-то спорят.

— Чего он хотел?

— Просил зайти к нему, исцелить его дочь. Нина, наверно,всех оповестила о нашем приезде, а люди постарше еще помнят о моих видениях...

Михаил ведет себя как-то неуверенно. Больше никого не видно— должно быть, все на работе или обедают. По главной улице мы едем к беломузданию, окруженному садом.

— Помни о том, что я сказал тебе сегодня утром. Неисключено, что у тебя и вправду была эпилепсия, но ты отказывался смириться стем, что болен, и позволил своему бессознательному сплести вокруг этого такуювот историю. Но может быть и так, что ты был послан на землю с неким поручением— учить людей забывать свою личную историю, с открытым сердцем принимать любовькак чистую божественную энергию.

— Не понимаю тебя. Мы знакомы уже много месяцев, и ты всегдаговорил только о своей встрече с Эстер. И вдруг с сегодняшнего утра всепеременилось — кажется, будто ты думаешь обо мне больше, чем о чем-либо еще.Неужели это ритуал Доса оказал на тебя такое действие?

— Не сомневаюсь в этом.

Я хотел добавить, что меня терзает страх, что я готов думатьо чем угодно, только не о том, что произойдет через несколько минут. Чтосегодня на свете нет никого великодушнее меня, ибо почти уже достиг своей целии боюсь того, что ожидает меня, оттого и стремлюсь всем помогать, что хочупоказать Богу — я хороший человек и заслуживаю Его милости, которой взыскую такдавно и рьяно.

Михаил слез с коня и меня попросил сделать то же самое.

— Покуда ты будешь говорить с Эстер, я зайду к томучеловеку, у которого больная дочь.

Он указал на маленький белый домик за деревьями.

— Вон там.

***

Я изо всех сил старался сохранять самообладание.

— Что она делает?

— Я уже говорил тебе: учится ткать ковры, расплачиваясь заэту науку уроками французского. Как и сама степь, это лишь кажется простым, насамом деле ткачество — целая наука: красители изготовляют из определенныхрастений, которые следует срезать в определенный час, иначе они потеряют своисвойства. Овечью шерсть расстилают на полу, смачивают теплой водой, и нитиготовят, пока шерсть еще влажная. Лишь спустя много дней, когда солнце всевысушит, начинается изготовление ковра. Последние узоры делают дети — пальцывзрослых не могут справиться с такими тонкими и маленькими узелками.

Он помолчал.

— Только не говори глупостей об эксплуатации детей — такованаша древняя традиция, которой мы следуем неукоснительно.

— А как она?..

— Не знаю. Я не разговаривал с ней месяцев шесть.

— Михаил, а ведь ковры — это еще один знак свыше.

— Ковры?

— Ну да! Вспомни, как вчера, когда Дос спросил, какое имя яизберу, я рассказал историю воина, который возвращается на остров к своейвозлюбленной. Название острова было Итака, имя женщины — Пенелопа. Когда Улиссотправился на войну, чем занималась Пенелопа? — Она ткала! Но муж все невозвращался, и она по ночам распускала сделанное за день, чтобы утром сновавзяться за работу. К ней сватались женихи, но она мечтала лишь о возвращениисвоего мужа. И вот, когда она устала ждать и решила в последний раз распуститьткань, наконец появился Улисс.

— Но так уж вышло, что эта деревенька — не Итака. А этуженщину зовут не Пенелопа.

Михаил не понял мою историю, и не стоило объяснять, что явсего лишь привожу ему пример. Я отдал ему коня и пешком прошел сто шагов,отделявшие меня от той, кто была мне когда-то женой, превратилась в Заир, атеперь вновь должна была стать возлюбленной, о которой грезят мужчины,возвращающиеся с войны или работы.

***

Я мерзок сам себе. Весь в песке и в поту, хотя совсем нежарко.

Стоит ли предаваться размышлениям о своей внешности — естьли на свете что-нибудь более поверхностное? Можно подумать, я проделал этотдолгий путь на свою собственную Итаку, чтобы предстать перед возлюбленной вновой одежде. Проходя эти последние сто шагов, я должен сделать над собойусилие и подумать обо всем том значительном и важном, что случилось за товремя, что Эстер не было со мной.