Что я должен сказать, когда увижу ее? Я много раз думал обэтом, и в голову мне приходили слова вроде «я так долго ждал этой минуты», или«я понял, что был не прав», или даже «ты хороша как никогда».

И решил ограничиться словом «Привет». Словно она никуда неисчезала. Словно с ее исчезновения минули всего лишь сутки, а не два года,девять месяцев, одиннадцать дней и одиннадцать часов.

И она поймет, как я изменился, пройдя там, где бывал раньше,и там, где никогда не бывал — даже не подозревал о существовании таких мест, даи дела мне до них не было. Я видел лоскут окровавленной ткани в руке нищего, вруках посетителей армянского ресторана, художника, моего врача, юноши,уверявшего, что он слышит голоса и что ему предстают видения. Следуя за Эстер,я узнавал женщину, на которой был женат, я заново открыл для себя смысл жизни,столь сильно изменившейся, а теперь меняющейся снова.

За столько лет брака я так и не узнал толком свою жену: ясоздал некую «лав-стори», подобную тем, какие видел в кино, по телевидению, окаких читал в журналах. И в моем варианте этой «любовной истории» любовь росла,достигала определенной величины, и с этого момента следовало толькоподдерживать в ней жизнь, ухаживать, как за цветком, — поливать, обрезать сухиелистья. «Любовь» сделалась синонимом нежности, надежности, престижа, комфорта,успеха. «Любовь», как на другой язык, переводилась на улыбки, на слова вроде «ялюблю тебя» или «обожаю, когда ты возвращаешься домой».

Но все оказалось куда запутанней, чем я полагал: иногда я сума сходил от любви к Эстер, пересекая улицу, а достигнув противоположноготротуара, горевал, что лишен свободы, грустил, что обременен обязательствами,рвался на поиски нового приключения. И думал: «Я больше не люблю ее». А когдалюбовь, возвращаясь, охватывала меня с прежней силой, — не верил, сомневался,твердил себе: «Это всего лишь привычка».

А Эстер, вероятно, одолевали те же сомнения, и, быть может,она повторяла себе: «Что за чушь, мы счастливы», «Мы будем жить, как жили». Даи немудрено: она ведь смотрела те же фильмы и телесериалы, читала те же романы.И хотя нигде не говорилось, будто любовь — это нечто гораздо большее, нежели«хеппи-энд», почему бы, в сущности, не стать к самой себе более терпимой? Есликаждое утро повторять, что доволен своей жизнью, можно не сомневаться: нетолько сам уверуешь, но и заставишь поверить в это всех, кто вокруг.

Однако она думала иначе. Думала и поступала. И пыталасьпоказать мне, а я не видел. Понадобилось лишиться ее, чтобы осознать: обретениеутраченного — это мед, что слаще новых ощущений. И вот я здесь, я иду по улочкемаленького, спящего, холодного городка, заново свершая путь ради нее. Первая исамая прочная нить опутывавшей меня паутины — «все истории любви одинаковы» —порвалась в тот миг, когда я попал под мотоцикл.

В больнице любовь говорила со мной: «Я — все и ничего. Яподобна ветру и не могу проникнуть туда, где наглухо закрыты окна и двери».

Я отвечал ей: «Но я открыт для тебя!»

А она отвечала: «Ветер есть движение воздуха. В твоем домеесть воздух, но он недвижим. Мебель покрывается пылью, сырость портит картины,пятнает стены. Ты продолжаешь дышать, ты познаешь часть меня, но ведь я нечасть, я — Все, и этого ты не постигнешь никогда».

Да, я замечал пыль на шкафах и плесень на стенах и сознавал,что есть лишь один способ избавиться от этого — настежь распахнуть двери иокна. И когда я сделал это, ветер смёл все. А я хотел сберечь своивоспоминания, сохранить то, что, как мне казалось, было приобретено ценойстольких усилий. Но все это исчезло, и я стал пуст, словно степь.

И снова я понял, почему Эстер решила приехать сюда: я былпуст, словно степь.

Именно поэтому ворвавшийся ветер принес с собой новое —никогда прежде не слышанные звуки и людей, с которыми я никогда прежде неговорил. Я обрел былое воодушевление, ибо сумел освободиться от своей личнойистории, уничтожил «примиритель», открыл в себе человека, способногоблагословлять других, как кочевники и колдуны благословляют подобных себе. Японял, что я гораздо лучше, что способен на большее, чем считал раньше, и чтовозраст сказывается лишь на тех, кто никогда не находил в себе отваги самомуопределять скорость своего шага.

Однажды женщина заставила меня совершить долгое странствиенавстречу моей мечте. Много лет спустя та же самая женщина вновь отправила меняв путь: на этот раз — чтобы встретиться с человеком, который заблудился.

И вот теперь я думаю обо всем — но только не о главном. Ячто-то напеваю про себя, я удивляюсь, почему не видно припаркованных утротуаров машин, я замечаю, что ботинок жмет, а часы на запястье показываютевропейское время.

И все это — потому, что моя жена, женщина, которая вела меняпо жизни и освещала ее своей любовью, находится в нескольких шагах, и яхватаюсь за любую возможность сбежать от действительности, которую так отчаянноискал и которой боюсь взглянуть в глаза.

Присаживаюсь на крыльце дома, закуриваю. Думаю, не вернутьсяли во Францию: я ведь уже пришел, куда хотел, зачем же теперь идти дальше?

Поднимаюсь, чувствуя, что ноги — как ватные. И вместо того,чтобы двинуться назад, стараюсь стряхнуть песок с одежды, вытереть запыленноелицо. Потом берусь за щеколду и вхожу.

***

Хоть и знаю, что, быть может, навсегда потерял свою любимую,мне надо сделать над собой усилие, чтобы принять благодать, посланную сегодняБогом. Благодать не прибережешь на черный день. Нет такого банка, куда можноположить ее на депозит, чтобы использовать потом, когда снова будешь с самимсобой в мире. Если немедля не извлечешь из нее доход, она пропадет.

Господь знает, что мы — художники жизни. И посылает нам томолоток и резец — ваять скульптуры, то кисти и краски — писать картины, тобумагу и ручку — просто писать. Но никогда не смогу использовать резец длякартины, а кисть — для статуи. И потому, как это ни трудно, я должен приниматьмаленькие благодати, хоть они и кажутся мне проклятьями, ибо я страдаю, а день— хорош, сияет солнце и на улице распевают дети. Только так я сумею отрешитьсяот моего страдания и воссоздать мою жизнь.

***

Свет заполнял всю комнату. Когда я вошел, Эстер поднялаглаза, улыбнулась и продолжила чтение «Времени раздирать и времени сшивать».Она читала вслух женщинам и детям, сидевшим на полу и ткавшим разноцветныековры. Когда она замолкала, они хором повторяли фрагмент, не отрываясь отработы.

К горлу подступил комок. Я с трудом сдержал слезы и впал сэтой минуты в некое бесчувствие. Я лишь смотрел на происходящее, слушал, какслетают с ее уст написанные мною слова, а вокруг был свет, краски, люди,всецело погруженные в свое занятие.