– Сидит, где оставил, и переживает.

– Иди к ней и держи ушки на макушке, будешь за часового. А ятут поработаю.

Он вздохнул, прикинув, сколько предстоит трудов, вынул обаножа и опустился на корточки. Освежевать было недолго, зато уйму времени онпотратил, чтобы выскоблить шкуру как следует. До идеала, конечно, далеко, новечером можно будет навести глянец...

Разрезал шкуру вдоль, подхватил выпотрошенную тушу инаправился туда, где оставил женщин. Вика сидела под сосной и курила. УвидевМазура, смутилась, словно он был строгим папой:

– А ведь бросала...

– Ничего, – сказал он. – Дымите. А я вам тут шубысделал. На хорошую доху, конечно, не тянет, но вокруг поясницы обмотать – всетеплее. И мяса – немеряно...

– А его едят? – недоверчиво спросила Ольга.

– Интеллигенция... – фыркнул Мазур. – Не то, чтоедят, а даже доктора прописывают – от ревматизма и прочих аналогичных хворей. Итащить его придется вам, красивые мои, уж не посетуйте...

С ношей он управился по китайскому способу – разрезал тушупополам и каждую половинку двумя тесемками привязал к короткой палке. Оченьудобно нести, хоть в руке, хоть на плече. Тесемки, конечно, пришлось вырезатьиз собственной многострадальной куртки. Это уже была не куртка, а нечто вродебичевского жилета – сначала лишилась рукавов, потом подкладки, а ленты из нееМазур вырезал запросто, по мере потребности. Так что видок был предосудительный.Только серебристые пластиковые пуговицы праздно посверкивали – уцелели все доодной, потому что приспособить их было решительно не к чему.

– Ну вот, опять помаленьку обрастаем поклажей, –удовлетворенно вздохнул он. – Хоть этот козел и решил, что дочиста насограбил...

Осекся, покосившись на Вику. Мимолетной обмолвки хватило,чтобы она моментально замкнулась, ушла в себя. Опять будет брести с трагическимвидом, украдкой зыркая, как побитая собачонка, боясь, что ее бросят. А у него,откровенно говоря, не было никакого желания утешать долго и вдумчиво, спрочувствованными тирадами и убедительными интонациями. Если совсем честно, онне раз и не два ловил себя на мысли: «Вот, навязалась на мою голову...» Что,конечно, не означало, будто Мазур собирался ее бросать. Но уныние Вика на негонаводила несказанное – как на всякого командира, которому придется постояннозреть у себя в шеренге кислейшую физиономию.

– Мы хоть полдороги-то отмахали? – спросила Ольга.

– А пожалуй что, – солгал Мазур.

Грубо прикидывая, они прошли не половину, а лишь поболетрети – но не расхолаживать же? Хотя, может, и половину, сам черт не разберет.Как ни натаскивай спецназовца, из него еще можно сделать живой компас, но«внутреннего спидометра» никак не получится, с этим хуже. Как ни считай шаги ини прикидывай. Может, и половину...

– Такое впечатление, будто на одном месте кружим. Очень ужпейзажи одинаковые.

– Не привыкла ты в России к нашенскому размаху, –сказал Мазур. – На Шантаре, помню, то же самое говорила – мол, такоевпечатление, будто на одном месте стоим, до того берега однообразны... Хорошоеще, не в пустыне. Дорогу бы я и там нашел, а вот с водой хуже. С едой тоже. Авообще, знаете, кто самые лучшие проводники караванов? Слепые.

– Кто? – даже Вика, являвшая собою аллегорическуюфигуру вселенской печали, посмотрела с любопытством.

– Серьезно, слепые, – сказал Мазур. – Видел яодного такого в... – он спохватился. – В жарких странах. Не понялиеще, в чем фокус? Караванные тропы в пустыне – трассы постоянные, сотни лет поним тысячи верблюдов чапают. И усердно писают, понятно. Верблюд пить не пьет, авот писаться здоров. И за века весь путь пропахнет. Зрячий не особенно чует, аслепой – другое дело, у него оставшиеся чувства обострены... Вот и ведет, какпо ниточке, держат его вместо компаса.

– Надо же, а м... – начала Вика и вдруг поперхнулась,через плечо Мазура уставилась на что-то с выражением крайнего ужаса.

Он в этот момент сидел на корточках. Не вставая, упалвправо, перекатился, щелкнув предохранителем. И, еще не успев вскочить, поймалбоковым зрением громадное бурое пятно. Как ни странно, у него моментальноотлегло от сердца. Медленно, очень медленно выпрямившись, он громко прошипелсквозь зубы:

– Замри! Замри, обе!

Метрах в тридцати меж двумя соснами стоял здоровущий медведьи, низко пригнув плосколобую башку, таращился крохотными глазками. Морда у негобыла облеплена желтоватой шерстью. Мгновенно прикинув направление, откудаприперся таежный хозяин, Мазур сообразил, что косолапый, дожрав выброшенные в овражкебарсучьи потроха, пошел по следу – тушу-то Мазур тащил волоком, да и кровькапала. Вполне может быть, мишка и сам трудолюбиво выслеживал вкусного барсука– он, случается, массу времени тратит, чтобы извлечь из-под земликроху-бурундука, а тут такой деликатес...

Мазур быстро огляделся. Женщины застыли, как статуи –не во исполнение приказа, а от страха. Он плавно перевел предохранитель на«непрерывный огонь». Ветерок дул от медведи к людям, принося густую волнузвериной вони.

Медведь все так же стоял, чуть ворочая в стороны башкой. Сосвоего места Мазур мог бы всадить в него славную очередь, но жалко былопатронов. Их много придется расстрелять, если не все. Против крупного зверяавтомат такого калибра (и даже «нормальный» 7,62) как-то не пляшет. Убойностьне та. Особенно теперь, когда он стоит, подставив лобешник, – от толстойкости пуля может и срикошетить из-за той самой неустойчивости в полете...

Все это мгновенно пронеслось у Мазура в мозгу, и он понял,что победа будет пиррова, – останется с разряженным автоматом. Не отводядула, он набрал в грудь побольше воздуха и, как мог утробнее, рыкнул, заворчал.

Вся надежда была на рефлексы и звериные повадки. Тут уж недо деления на животных и человеков. Расклад незатейлив: мишка должен былпонимать, что приперся к ч у ж о й добыче, и то, чтоконкурентом ему был не лесной собрат, а гомо сапиенс, ничего не меняло. Хотякак знать – именно с человеком медведь старается не связываться. И что такоеружье, понимает прекрасно.

Услышав его рявканье, медведь поднял верхнюю губу, обнаживжелтоватые слюнявые клыки. Сам глухо заворчал. Мазур готов был стрелять, кактолько он двинется вперед.

Не потребовалось. Медведь постоял, дергая носом, подался всторону, бочком-бочком, изображая всем своим видом, что он, понимаете ли,просто так прогуливается, променад делает по предобеденному времени, –отступил в чащобу, настороженно пятясь, поматывая башкой. И совершенно бесшумноканул в тайгу, мелькнул огромным косматым комом меж отдаленных деревьев – а тами след простыл. Зверь был сыт и спокоен, так что обошлось...

– Ф-фу ты, – вздохнул Мазур, совсем по-медвежьи мотаяголовой. – В обморок никто не собирается?

Обе амазонки были бледными, но на ногах держались и глаз незакатывали – похоже, начали помаленьку проникаться простой истиной, что самыйстрашный зверь в тайге человек и есть. В их положении эта азбука как-то быстрееусваивается...