– Все-таки уезжаете, Иван Сергеевич? – раздалсяголос. Повернувшись, Яковлев увидел Красницкую – маленькую и отчего-тосгорбившуюся. Заходящее солнце освещало ее грустное лицо.

– Да, – помолчав, кивнул он. – Хватит мне отмира прятаться, Римма Сергеевна. И знаете – я ведь работу-то свою закончил.Стыдно мне должно быть, ослу старому. Если бы не Боровицкий, так и бросил бы наполпути. А в разговорах с ним как-то все стало на свои места: понял я, чтонельзя под конец жизни дело любимое бросать… Хороший он был человек, упокойгосподи душу его.

– Хороший, – эхом отозвалась Красницкая. – Иправда хороший. Ну что ж, прощайте, Иван Сергеевич.

– Прощайте, Римма Сергеевна, – улыбнулсяВиконт. – Буду теперь там доживать. – Он неопределенно махнул рукойкуда-то за ограду, туда, где только край красноватого круга виднелся из-задеревьев.

Он повернулся и пошел к машине, сначала неторопливо, а затемвсе ускоряя и ускоряя шаг.

И, только сев в такси, в котором уже лежал его багаж, вдругпонял, что сказал Красницкой неправду – такую неправду, что впору было бывернуться и сказать то, что на самом деле чувствовал старый профессор Яковлевпо прозвищу Виконт.

«Не доживать!» – покачал он головой, и таксист с удивлениемвзглянул в зеркальце на красивого седого старика, смутно напомнившего емукого-то из героев книжек, которые он читал подростком. «Не доживать, –улыбнулся Виконт, и таксист смущенно отвел глаза от морщинистого лица, покоторому текли слезы. – Жить! Жить…»