Внутренне содрогаясь от низменности своих устремлений, ясунула ключи в собственный карман и затихла.

— Ну, что там с ключами? — вернул меня кдействительности проклятый Чиж.

— Ничего особенного… Не брелок, а порнографическаягадость. Приличный человек такую дрянь и в руки не возьмет. А если и возьмет,то будет потом полдня отмываться. Хочешь взглянуть?

Глаза Чижа блеснули дьявольским любопытством, и я поняла,что перестаралась. Ничто так не возбуждает человеческую особь, как упоминание огадости и дряни. Тем более порнографической.

— Хочу! — Презирая себя, Чиж протянул ко мнетребовательные пальцы.

— Не для слабонервных, предупреждаю. — Я как моглаоттягивала время, пытаясь прямо в кармане отсоединить от брелка ключ-пантеру.Наконец это мне удалось, и я протянула Чижу брелок.

— Юмористка! — Чиж с упоением рассматривал презентот индийских производителей ширпотреба, больше похожий на воплощенный в меднойболванке рисунок из привокзального сортира.

— Ну, что я говорила!..

— Ладно… Черт с ними, с ключами… А ведь они могли насзагрызть… Собаки, я имею в виду…

Изогнувшись, я осмотрела безнадежно испорченный тулуп:недостающий кусок овчины, казалось, был аккуратно срезан ножом. Представив этиножи на своей куцей шее, я судорожно вздохнула.

— Но во всем этом есть один положительный момент.

— Какой же?

— Мы перешли на “ты”. — Чиж перевернулся на живот,подпер подбородок кулаком и взглянул мне прямо в глаза. — Так как насчеттого, чтобы пообедать вместе? Когда все закончится.

— Мне кажется, это никогда не кончится, — я обвелаглазами предбанник, — и мы будем вынуждены бродить по этому дому целуювечность.

— Тоже неплохо. — Чижа словно бес попутал. Онпротянул ладонь и крепко сжал мои пальцы. — Я согласен.

— По-моему, ты форсируешь события…

— А по-моему, нет. Во-первых, роковые обстоятельствасближают. Близость смерти активизирует все ферменты организма. Химическийсостав корректируется, реакции ускоряются… Во-вторых, еще неизвестно, что будетчерез час или два. Возможно, я окажусь единственным мужчиной, который поможеттебе скрасить ожидание конца… В-третьих, ты мне нравишься, чего уж тутскрывать.

Только теперь мне стало ясно, почему из пестрой толпывозможных преступников и возможных свидетелей преступления Чиж выбрал именноменя. Я ему нравилась, надо же! Что ж, в этом нет ничего удивительного. Трибеллетристические дивы были намного старше его, а Дашка… Дашка была уж слишкомкрасива! И у бедняги Чижа не было ни малейшего шанса. Оставалась только я: неособая красавица, но и среди экспонатов Кунсткамеры мне тоже делать нечего. Такчто если скромняга Чиж и вздумает приударить за мной, это не будет выглядеть мезальянсом.По степени привлекательности мы оба находимся в нижней части квалификационнойсотни, сразу же за суматранской плащеносной ящерицей.

— ..очень нравишься, — еще раз повторил Чиж.

— Ты очень наглядно это продемонстрировал. Особенно,когда бежал впереди собственного визга. И даже ни разу не оглянулся. —Теперь, находясь в тепле и безопасности, я решила чуть-чуть пообижаться.

— Я вел тебя за собой, служил ориентиром… Живым маяком,так сказать. — Он ничуть не смутился. — Так как насчет обеда где-нибудьв приличном ресторанчике?

— Не пойдет.

— Почему?

— Ты не в моем вкусе.

Это известие нисколько не расстроило Чижа, даже наоборот,привело его в веселую ярость.

— Все мои женщины говорили мне об этом, — сказалон, делая ударение на слове “мои”.

— Женщины всегда правы, — сказала я, делаяударение на слове “женщины”.

— Все мои женщины говорили мне об этом. Прежде, чемлечь со мной в койку.

— Ну, насчет койки у меня совсем другие планы. Чижоткинулся на спину и расхохотался.

— Жалкий фриц, как же я мог забыть! Ходячая обложкажурнала для гомосеков! Урод! Поди, еще и волосы бреет во всех местах… Тьфу! Онкак раз из тех самовлюбленных болванов, которые считают самым выдающимсяизобретением человечества палочки для чистки ушей! И посвящают венок сонетовсвоему драгоценному члену. Скажешь, нет?

Я с тоской вспомнила шикарное тело простака Райнера-Вернераи его ритуальные пляски вокруг собственного паха. Конечно же, Чиж был прав,тысячу раз прав. Но это была завистливая правда не слишком эффектного самца,всегда проигрывающего битву за самку.

— Кстати, Алиса, ты не находишь, что он.., м-м..,несколько трусоват?

— Он осторожен. Как и любой иностранец, заброшенный соспецзаданием в нашу великую страну…

— Он трус! Гансик недобитый! Трус, сын труса и сын сынатруса! Мой дед мочил его деда еще во время операции “Березина”! Мой дед снял сего деда кожаный плащ. И забрал у него две серебряные ложки с гравировкой“Георг Хольх и фрау”! Русские немцев всегда били, ты это учти на будущее…Ихнему шнапсу против нашей водки делать нечего!

Как ни прискорбно это звучало, но термин “трус” в общемподходил господину Рабенбауэру. При его габаритах и развороте плеч,заставляющих вспомнить Бруклинский мост, он мог быть и поактивнее. Да что тампоактивнее! Он просто обязан был возглавить операцию по спасению слабых женщини деморализованных мужчин. Но этого не случилось, и я вдруг испытала ненавистьк Чижу. Уж он-то находился в полной безопасности! Никому бы и в голову непришло потребовать от тщедушного оператора широкомасштабных наступательныхдействий.

— Ну, ты тоже не проявил чудеса храбрости.

— Как сказать… — Чиж вытянул ноги и поболтал в воздухецепочкой, некогда принадлежавшей Доржо (или Дугаржапу). — Интересновсе-таки, что это такое?

— Это строгий ошейник, — грянул с небес совсем нестрогий голос. — Строгий ошейник для собак. Наши парни всегда носят их ссобой.

От неожиданности Чиж икнул, а я зажала себе рот рукой —чтобы не завопить от ужаса. Путаясь в тулупчиках, мы вскочили на ноги.

Прямо перед нами, в мягкой полутьме предбанника, возвышалсяБотболт.

— Черт возьми, вы нас напугали, Ботболт! —промямлил Чиж. — Вы давно здесь стоите?

— Не очень…

— Что это за дурацкая привычка — подкрадываться!

— Я не подкрадывался, я просто подошел. Только что. Апотом услышал ваш вопрос и решил ответить.

— А больше вы ничего не слышали? — Чиж почему-топокраснел.

— Ничего.

— Нас едва не сожрали ваши собаки.

— Я предупреждал. Собаки у нас серьезные. Чиж похрустелпальцами и с подозрением уставился на Ботболта.