— Он на смертном одре, — говорила, суетясь, Лизавета Прокофьевна,— а мы тут будем еще церемонии наблюдать? Друг он нашего дома иль нет?

— Да и соваться, не спросясь броду, не следует, — заметилабыло Аглая.

— Ну, так и не ходи, и хорошо даже сделаешь: Евгений Павлычприедет, некому будет принять.

После этих слов Аглая, разумеется, тотчас же отправиласьвслед за всеми, что, впрочем, намерена была и без этого сделать. Князь Щ.,сидевший с Аделаидой, по ее просьбе, немедленно согласился сопровождать дам. Онеще и прежде, в начале своего знакомства с Епанчиными, чрезвычайнозаинтересовался, когда услышал от них о князе. Оказалось, что он с ним былзнаком, что они познакомились где-то недавно и недели две жили вместе вкаком-то городке. Это было назад тому месяца с три. Князь Щ. даже много о князерассказывал и вообще отзывался о нем весьма симпатично, так что теперь сискренним удовольствием шел навестить старого знакомого. Генерала ИванаФедоровича на этот раз не было дома. Евгений Павлович тоже еще не приезжал.

До дачи Лебедева от Епанчиных было не более трехсот шагов.Первое неприятное впечатление Лизаветы Прокофьевны у князя — было застатькругом него целую компанию гостей, не говоря уже о том, что в этой компаниибыли два-три лица ей решительно ненавистные; второе — удивление при видесовершенно на взгляд здорового, щеголевато одетого и смеющегося молодогочеловека, ступившего им навстречу, вместо умирающего на смертном одре, которогоона ожидала найти. Она даже остановилась в недоумении, к чрезвычайномуудовольствию Коли, который, конечно, мог бы отлично объяснить, еще когда она ине трогалась с своей дачи, что никто ровно не умирает, и никакого смертногоодра нет, но не объяснил, лукаво предчувствуя будущий комический гневгенеральши, когда она, по его расчетам, непременно рассердится за то, чтозастанет князя, своего искреннего друга, здоровым. Коля был даже такнеделикатен, что вслух высказал свою догадку, чтоб окончательно раздразнитьЛизавету Прокофьевну, с которою постоянно и иногда очень злобно пикировался,несмотря на связывавшую их дружбу.

— Подожди, любезный, не торопись, не испорти свое торжество!— отвечала Лизавета Прокофьевна, усаживаясь в подставленные ей князем кресла.

Лебедев, Птицын, генерал Иволгин бросились подавать стульядевицам. Аглае подал стул генерал. Лебедев подставил стул и князю Щ., при чемдаже в сгибе своей поясницы успел изобразить необыкновенную почтительность.Варя, по обыкновению, с восторгом и шепотом здоровалась с барышнями.

— Это правда, что я думала, князь, тебя чуть не в постелизастать, так со страху преувеличила, и, ни за что лгать не стану, досадно мнестало сейчас ужасно на твое счастливое лицо, но божусь тебе, это всего минута,пока еще не успела размыслить. Я, как размыслю, всегда умнее поступаю и говорю;я думаю — и ты тоже. А по настоящему, выздоровлению родного сына, если б онбыл, была бы, может быть, меньше рада, чем твоему; и если ты мне в этом неповеришь, то срам тебе, а не мне. А этот злобный мальчишка позволяет со мной ине такие шутки шутить. Ты, кажется, его протежируешь; так я предупреждаю тебя,что в одно прекрасное утро, поверь мне, откажу себе в дальнейшем удовольствиипользоваться честью его знакомства.

— Да чем же я виноват? — кричал Коля: — да сколько б я васни уверял, что князь почти уже здоров, вы бы не захотели поверить, потому чтопредставить его на смертном одре было гораздо интереснее.

— Надолго ли к нам? — обратилась к князю ЛизаветаПрокофьевна.

— На всё лето и, может быть, дольше.

— Ты ведь один? Не женат?

— Нет, не женат, — улыбнулся князь наивности пущеннойшпильки.

— Улыбаться нечего; это бывает. Я про дачу: зачем не к нампереехал? У нас целый флигель пустой. Впрочем, как хочешь. Это у негонанимаешь? У этого? — прибавила она вполголоса, кивнув на Лебедева. — Что онвсё кривляется?

В эту минуту из комнат вышла на террасу Вера, по своемуобыкновению, с ребенком на руках. Лебедев, извивавшийся около стульев ирешительно не знавший куда девать себя, но ужасно не хотевший уйти, вдругнабросился на Веру, замахал на нее руками, гоня прочь с террасы, и даже,забывшись, затопал ногами.

— Он сумасшедший? — прибавила вдруг генеральша.

— Нет, он…

— Пьян, может быть? Не красива же твоя компания, — отрезалаона, захватив в своем взгляде и остальных гостей; — а впрочем, какая милаядевушка! Кто такая?

— Это Вера Лукьяновна, дочь этого Лебедева.

— А!.. Очень милая. Я хочу с ней познакомиться.

Но Лебедев, расслышавший похвалы Лизаветы Прокофьевны, ужесам тащил дочь, чтобы представить ее.

— Сироты, сироты! — таял он, подходя: — и этот ребенок наруках ее — сирота, сестра ее, дочь Любовь, и рождена в наизаконнейшем браке отновопреставленной Елены, жены моей, умершей тому назад шесть недель, в родах,по соизволению господню… да-с… вместо матери, хотя только сестра и не более,как сестра… не более, не более…

— А ты, батюшка, не более как дурак, извини меня. Ну,довольно, сам понимаешь, я думаю, — отрезала вдруг Лизавета Прокофьевна вчрезвычайном негодовании.

— Истинная правда! — почтительнейше и глубоко поклонилсяЛебедев.

— Послушайте, господин Лебедев, правду про вас говорят, чтовы Апокалипсис толкуете? — спросила Аглая.

— Истинная правда… пятнадцатый год.

— Я о вас слышала. О вас и в газетах печатали, кажется?

— Нет, это о другом толкователе, о другом-с, и тот помер, ая за него остался, — вне себя от радости проговорил Лебедев.

— Сделайте одолжение, растолкуйте мне когда-нибудь на-днях,по соседству. Я ничего не понимаю в Апокалипсисе.

— Не могу не предупредить вас, Аглая Ивановна, что всё это сего стороны одно шарлатанство, поверьте, — быстро ввернул вдруг генералИволгин, ждавший точно на иголочках и желавший изо всех сил как-нибудь начатьразговор; он уселся рядом с Аглаей Ивановной; — конечно, дача имеет свои права,— продолжал он, — и свои удовольствия, и прием такого необычайного интруса длятолкования Апокалипсиса есть затея как и другая, и даже затея замечательная поуму, но я… Вы, кажется, смотрите на меня с удивлением? Генерал Иволгин, имеючесть рекомендоваться. Я вас на руках носил, Аглая Ивановна.

— Очень рада. Мне знакомы Варвара Ардалионовна и НинаАлександровна, — пробормотала Аглая, всеми силами крепясь, чтобы нерасхохотаться.

Лизавета Прокофьевна вспыхнула. Что-то давно накопившееся вее душе вдруг потребовало исхода. Она терпеть не могла генерала Иволгина, скоторым когда-то была знакома, только очень давно.

— Лжешь, батюшка, по своему обыкновению, никогда ты ее наруках не носил, — отрезала она ему в негодовании.