– Нет. Здесь есть черный ход?

– Думаю, что найдем, если поищем хорошенько. Идите за мной.

***

По дороге домой он почти все время хранил молчание.Наблюдение за уличными огнями и так отнимало все его душевные силы. Когда онипроезжали мимо участка дорожных работ, он спросил, что Дрейк думает по этомуповоду.

– Они строят новые дороги для пожирающих энергию бегемотов,– отрезал Дрейк. – А в это время дети в городе голодают. Что я думаю по этомуповоду? Я думаю, что это гнусное преступление.

Он открыл было рот, чтобы рассказать Дрейку о зажигательныхбомбах, о пылающем кране, о сгоревшей конторе, но потом раздумал. Дрейк можетрешить, что это просто галлюцинация. Но еще хуже будет, если он поверит, чтоэто было на самом деле.

Остаток вечера смазался в его сознании. Он показал Дрейку,как проехать к его дому. Когда они ехали по погруженной во тьму Крестоллин,Дрейк заметил, что все обитатели улицы, должно быть, разошлись по гостям илипораньше легли спать. Он ничего не ответил. Дрейк вызвал такси по телефону.Некоторое время они молча смотрели телевизор. На экране Гай Ломбарде исполнялмузыку, прекрасней которой нет по эту сторону рая. Ему пришло в голову, что воблике Ломбарде есть что-то лягушачье.

Такси прибыло без четверти двенадцать. Дрейк снова спросил унего, все ли с ним будет в порядке.

– Да. Кажется, кайф проходит. Я спускаюсь. – Так оно и былона самом деле. Галлюцинации стекали куда-то вглубь его сознания.

Дрейк открыл парадную дверь и поднял воротник. – Прекратитедумать о самоубийстве. Это годится только для трусов. Он улыбнулся и кивнул. Новнутренне он не стал ни принимать, ни отвергать совет Дрейка. Как и многоедругое в эти дни, он просто принял совет к сведению. – Счастливого Нового Года,– пожелал он.

– И вам также, мистер Доуз.

Такси нетерпеливо загудело.

Дрейк пошел по дорожке, сел в машину, и такси с сияющим накрыше желтым опознавательным знаком укатило прочь.

Он вернулся в гостиную и сел перед телевизором. С ГаяЛомбарди они переключились на Таймс-сквер, где на верхушке Эллис-ЧэмберсБиллинг был водружен сияющий шар, готовый начать свое падение в следующий год.Он чувствовал себя утомленным и опустошенным. Ему наконец-то захотелось спать.Скоро шар упадет вниз, и наступит Новый Год. Где-то в одном из уголков страныновогодний ребенок проталкивает свою сдавленную, увитую плацентой голову изутробы своей матери в этот лучший из всех возможных миров. На вечеринке уУолтера Хэмнера гости поднимают бокалы и начинают обратный отсчет. Звучатновогодние клятвы и обеты. Большинство из них окажутся такими же прочными, какмокрые бумажные полотенца. Поддавшись настроению момента, он тоже дал себе обети, несмотря на усталость, поднялся на ноги. Тело его болело, а позвоночник былсловно из стекла – наркотическое похмелье. Он пошел на кухню и достал из ящикас инструментами молоток. Когда он вернулся в гостиную с молотком в руках,сияющий шар уже соскальзывал вниз по шесту. Экран разделился на две половины:справа показывали шар, а слева – участников празднества в «Уолдорф-Астории»,которые дружно скандировали: «Восемь… Семь… Шесть… Пять…» Одна толстая светскаядама случайно увидела свое изображение на мониторе, удивилась и помахала странерукой.

Наступает новый год, – подумал он. Как это ни смешно, рукиего покрылись гусиной кожей.

Шар упал вниз, и наверху Эллис-Чэлмерс Билдинг зажгласьнеоновая надпись:

1974

В тот же миг он запустил молотком в экран телевизора, и раздалсявзрыв. Стекло хлынуло на ковер. Раздалось едкое шипение раскаленных проводов,но пожара не последовало. Чтобы быть уверенным в том, что телевизор не поджаритего ночью в отместку за свое убийство, он ногой вышиб штепсель из розетки.

– Счастливого Нового Года, – произнес он тихо и уронилмолоток на ковер.

Он прилег на диван и погрузился в сон почти в тот же самыймомент, когда голова его коснулась подушки. Спал он при включенном свете. Завсю ночь ему не приснилось ни одного сна.

Если я не найду себе убежища,

То я просто растаю в воздухе…

«Роллинг Стоунз»

То, что произошло с ним в тот день в супермаркете, было,пожалуй, единственным происшествием за всю его жизнь, в котором чувствовалисьпреднамеренность и спланированность. Словно невидимый палец написал своепослание на другом живом существе, чтобы он смог прочесть его, не упустив ниединого слова.

Ему нравилось ходить за покупками. Это занятие было такимуспокаивающим, таким нормальным. После своего приключения с мескалином он сталценить простые, нормальные вещи. Первого января он проснулся уже после двенадцати.Остаток дня он провел в беспорядочных блужданиях по дому, ощущая страннуюопустошенность. Он брал самые разные предметы и разглядывал их, чувствуя себяЯго с черепом Йорика в руках. Те же самые ощущения, хотя и менее интенсивные,повторились у него и на следующий день, и даже через день. Но с другой стороны,общий эффект вполне можно было назвать благоприятным. Его мозг пропылесосили ипромыли. Какая-то проворная служанка вывернула его наизнанку и хорошеньковыскребла всю грязь. Он больше не напивался, а, следовательно, и не плакал.Когда Мэри позвонила ему около семи часов вечера в первый день нового года, онговорил с ней спокойно и рассудительно, и ему показалось, что их позиции неособенно изменились. Это было похоже на игру в статуи: каждый ждет, пока другойсдвинется с места. Впрочем, она уже сдвинулась с места – упомянула о разводе.Пока еще речь шла только о теоретической возможности – едва заметное движениепальца, – но все-таки что-то изменилось.

Но единственное, что по-настоящему беспокоило его во времязатянувшегося мескалинового похмелья, – это разбитая трубка цветного телевизорафирмы «Зенит». Он не мог понять, зачем он это сделал. Он мечтал о такомтелевизоре многие годы, пусть даже его любимые программы, снятые на черно-белуюпленку, и отошли в прошлое. Но самое угнетающее впечатление производил на негодаже не столько сам факт поступка, сколько его последствия: чернаязвездообразная дыра, расплавленные провода. Разбитый телевизор словно быупрекал его:

Зачем ты это сделал? Я служил тебе верой и правдой, а тыразбил меня. Я никогда не причинял тебе никакого вреда, а ты запустил в менямолотком. Я был беззащитен.

Кроме того, вид разбитого телевизора служил ужаснымнапоминанием о том, что они хотят сделать с его домом. В конце концов, онотыскал старое одеяло и накрыл его. Так стало и лучше, и хуже. Лучше, потомучто теперь он его не видел. Хуже, потому что в доме появился завернутый в савантруп. Он выбросил молоток, орудие убийства.