— Конечно! Какой смысл прятать, как страус, голову подкрыло?

— О господи, эти разговоры нагоняют на меня тоску!Неужели вы никогда не можете поговорить о чем-нибудь приятном, капитан Батлер?

— Может быть, я угожу вам, если скажу, что ваши глаза —как два драгоценных сосуда, наполненных до краев прозрачнейшей зеленоватойвлагой, в которой плавают крохотные золотые рыбки, и когда эти рыбки плескаются— как вот сейчас — на поверхности, вы становитесь чертовски обаятельной?

— Ах, перестаньте, мне это не нравится… Какая дивнаямузыка, не правда ли? Мне кажется, я могу кружиться в вальсе всю жизнь. Я дажесама не понимала, как мне этого не хватало!

— Вы танцуете божественно. Мне еще не доводилосьтанцевать с такой великолепной партнершей.

— Не прижимайте меня к себе так крепко, капитан Батлер.Все на нас смотрят.

— А если бы никто не смотрел, тогда вы бы не сталивозражать?

— Вы забываетесь, капитан Батлер.

— Вот уж нет. Разве это возможно, когда я держу вас вобъятиях?.. Что это за мелодия? Что-то новое?

— Да. Восхитительная музыка, верно? Мы взяли ее у янки.

— Как она называется?

— «В час победы нашей».

— А какие там слова? Спойте мне.

Милый, помнишь нашу встречу?

Ты у ног моих

Мне в своей любви признался…

Помнишь этот миг?

Ты, гордясь мундиром серым,

Клялся, что готов

Мне хранить до гроба верность

И земле отцов.

Слезы лью я одиноко,

Новой встречи жду!..

Верю в час победы нашей

И в твою звезду!

Там, конечно, было сказано «синим», но мы переменили на«серым». А вы прекрасно вальсируете, капитан Батлер. Знаете, у рослых мужчинэто редко получается. И подумать только, что пройдут годы, прежде чем мне можнобудет снова потанцевать.

— Не годы, а всего несколько минут. Я намерен пригласитьвас на следующую кадриль. А также и на следующую и еще.

— О нет! Я не могу! Вы не должны меня приглашать. Моярепутация погибнет.

— От нее и так уже остались одни лохмотья, так что ещеодин танец ничего не изменит. После пяти, шести танцев я, конечно, могууступить эту честь и другим, но последний танец должен быть моим.

— Ну, хорошо. Я знаю, что это безумие, но мне всеравно. Мне наплевать, что они там будут говорить. Мне так прискучило сидетьдома взаперти. Я буду танцевать и танцевать…

— И снимете траур? Вид этого похоронного крепа вызываетво мне содрогание.

— Нет, снять траур я не могу… Капитан Батлер, неприжимайте меня так крепко. Я рассержусь.

— А вы великолепны, когда сердитесь. Я прижму вас ещекрепче — вот так, — нарочно, чтобы поглядеть, как вы рассердитесь. Вы дажене подозреваете, как ослепительны вы были тогда в Двенадцати Дубах, когда,рассвирепев, швырялись вазами.

— Ах, будет вам… Вы что — никак не можете про этозабыть?

— Никак. Это одно из драгоценнейших моих воспоминаний:благовоспитанная красавица южанка, в которой взыграла ее ирландская кровь. Вы —ирландка до мозга костей. Известно вам это?

— О боже, музыка кончается, а из задней комнатыпоявилась тетушка Питтипэт. Конечно, миссис Мерриуэзер уже напела ей в уши. О,бога ради, отойдемте, постоим у окна, я не хочу, чтобы она вцепилась в менясейчас. Вы видите, глаза у нее стали от ужаса как плошки.

На следующее утро во время завтрака тетушка Питтипэтприкладывала платочек к глазам, Мелани хранила молчание, а Скарлетт держаласьвызывающе.

— Мне наплевать — пусть говорят. Я уверена, что никтоне принес госпиталю столько денег, как я. Да и вся эта дрянь, которую выпродавали в киосках, тоже принесла меньше.

— Ах, милочка, разве дело в деньгах? — ломая руки,причитала тетушка Питти. — Я просто не могла поверить своим глаза: бедныйЧарли всего год как в могиле, а вы… И этот ужасный капитан Батлер, которыйнарочно выставлял вас напоказ. О, он ужасный, ужасный человек, Скарлетт. Мужмиссис Колмен, кузины миссис Уайтинг, — он родом из Чальстона, так она мневсе рассказала про этого Батлера. Он из приличной семьи, но это паршивая овца встаде.., просто непостижимо, как Батлеры могли произвести на свет такого сына!В Чарльстоне для него закрыты все двери, у него чудовищная репутация, и тамбыла история с какой-то девицей… Нечто настолько непристойное, что миссисКолмен даже ничего не знает толком…

— А я как-то не могу поверить, что он такой дурнойчеловек, — мягко проговорила Мелани. — С виду он джентльмен, и притомхрабр — доставлять нам оружие, прорывая блокаду…

— Это не потому, что он храбр, — из духапротиворечия заявила Скарлетт, выливая на вафли половину сиропа изсоусника. — Он делает это ради денег. Он сам мне так и сказал. Ему наплеватьна Конфедерацию, и он утверждает, что янки сотрут нас с лица земли. Но танцуетон божественно.

Дамы онемели от ужаса.

— Мне все это надоело, я не намерена больше сидетьвзаперти. Если они вчера перемывали мне косточки, значит, репутация моя все равнопогибла и мне нечего терять.

Она даже не заметила, что повторяет слова Ретта Батлера —так кстати они пришлись и так точно выражали ее собственные мысли.

— Боже мой, что скажет ваша матушка, как узнает? Чтоона будет думать обо мне?

При мысли о том, в какой ужас придет Эллин, если ейкогда-нибудь доведется узнать о скандальном поведении дочери, Скарлеттпохолодела и в душе у нее пробудилось раскаяние. Но она тут же приободрилась,вспомнив, что от Тары до Атланты двадцать пять миль. Тетя Питти, конечно,ничего не скажет Эллин. Ведь это бросит тень и на нее. А раз Питти не скажет,нечего и беспокоиться.

— Мне кажется… — нерешительно промолвила тетушкаПитти, — мне кажется, я должна написать об этом Генри… ужасно не лежит уменя к этому душа, но ведь он единственный мужчина в нашей семье, так пустьпоговорит, внушительно поговорит с этим капитаном Батлером… О господи, если быЧарли был жив… Вы никогда, никогда не должны больше разговаривать с этимчеловеком, Скарлетт.

Мелани сидела молча, сложив руки на коленях. Нетронутыевафли остывали на ее тарелке. Она поднялась, подошла сзади к Скарлетт иобхватила руками ее шею.

— Дорогая, — сказала она, — не расстраивайся.Я все понимаю, и ты вчера поступила очень мужественно и очень много сделала длягоспиталя. И если кто-нибудь посмеет сказать о тебе хоть одно дурное слово, ясумею за тебя заступиться… Не плачьте, тетя Питти. Скарлетт было очень трудносидеть все время взаперти. Она еще совсем ребенок. — Пальцы Мелани нежноперебирали темные волосы Скарлетт. — Может быть, и нам всем будет легче,если мы хоть изредка начнем появляться на людях. Может быть, это былоэгоистично с нашей стороны, что мы, закрывшись в четырех стенах, предавалисьсвоему горю. В войну все по-другому — не так, как в мирное время. Когда я думаюо всех воинах, оторванных от дома, у которых в нашем городе нет никого знакомыхи им не к кому пойти вечерами, и, о тех, кто лежит в госпиталях — а многие изних ведь уже ходят, но еще не настолько оправились, чтобы вернуться на фронт…Да, конечно, мы вели себя эгоистично. Мы должны сейчас же взять к себе изгоспиталя трех выздоравливающих, как сделали это все в городе, и каждоевоскресенье приглашать еще несколько на обед. А ты не тревожься, Скарлетт. Людине будут о нас плохо говорить, они поймут. Мы знаем, что ты любила Чарли.