— Да. Когда я был ребенком, я застрял в лифте. С тех пор уменя бывают приступы клаустрофобии. В машине у меня их еще не было, но сейчас ячувствую именно такой приступ. По-моему, о мой язык можно зажечь кухоннуюспичку — так пересохло у меня во рту.

Она засмеялась коротким, принужденным смехом.

— Если бы не так поздно, я бы вылез из машины и пошелпешком, — враждебно добавил он, и, когда Ли глянула в зеркало, его глазапоказались ей совсем не дикими, а просто беспокойными. Он не был похож на ЧарлиМэнсона и явно не шутил насчет клаустрофобии. Ли удивилась тому насколько былаглупой… хотя знала почему. Прекрасно знала.

Дело было в машине. Просто свою неприязнь к Кристине онаперенесла на хитчхайкера, потому что… ну, потому что было почти естественноиспугаться незнакомого патлатого парня, случайно подобранного на дороге, носовершенно неестественным было чувство страха перед машиной, неодушевленнойконструкцией из стали, стекла, пластика и хрома. Последнее было даже неэксцентрично, а абсолютно безумно.

— Ты никакого запаха не чувствуешь, нет? — спросил он вдруг.

— Какого-нибудь запаха?

— Да, плохого запаха.

— Нет, не чувствую. — Теперь ее пальцы перебирали нижнийкрай свитера, вытягивая из него пучки ангоры. В груди гулко стучало сердце. —Наверное, это твоя клаустрофобия.

— Наверное.

Но она чувствовала его. Под приятным, щекочущим ноздриароматом свежих кожаных покрытий и новой обивки был какой-то слабый запашок:едва заметный запах чего-то старого. Просто душок… застоявшийся душок.

— Послушай, можно, я немного опущу окно?

— Если хочешь, — сказала Ли, пытаясь говорить непринужденнымголосом. Перед ее мысленным взором предстала фотография из вчерашней утреннейгазеты, на которой был изображен Шатун Уэлч. Под ней была подпись: ПИТЕР УЭЛЧ,ЖЕРТВА ФАТАЛЬНОГО ДОРОЖНОГО ИНЦИДЕНТА. ПОЛИЦИЯ СЧИТАЕТ ВОЗМОЖНЫМ ПРЕДНАМЕРЕННОЕУБИЙСТВО.

Хитчхайкер открутил окно на три дюйма, и ворвавшаяся струяхолодного воздуха разогнала неприятный запах. Внутри «Макдоналдса» Эрни подошелк кассе и делал заказ. Глядя на него, Ли испытала такое головокружительнодвойственное чувство любви и страха, что ее стало мутить от этой тошнотворнойсмеси — во второй или в третий раз за последнее время она пожалела, что неостановила свой выбор на Дэннисе. На Дэннисе, который казался таким надежным иблагоразумным…

Она прогнала прочь эти мысли.

— Только скажи, если будет холодно, — произнес хитчхайкеризвиняющимся тоном. — Я знаю, что выгляжу немного странным. — Он вздохнул. —Иногда меня принимают за наркомана.

Появился Эрни с белой сумкой, слегка запорошенный снегом, исел за руль.

— Здесь холодно, как в морозильнике, — бросил он.

— Извини, друг, — сказал на заднем сиденье хитчхайкер изакрыл окно. Ли ожидала, что запах вернется, но не почувствовала его.

— Это тебе. Ли.

Эрни отдал ей гамбургер, пирожки и маленькую бутылкукока-колы. Себе он взял биг-мак.

— Хочу еще раз поблагодарить тебя, друг, — сказалхитчхайкер. — Можешь высадить меня на углу Кеннеди-драйв и Центрального, еслиэто тебе подходит.

— Прекрасно, — коротко ответил Эрни и тронул машину с места.

Снег летел все быстрее и быстрее, ветер начал завывать междудомами. Ли впервые почувствовала, что Кристину стало заносить на дороге,которая была почти пуста. Они были не больше чем в пятнадцати минутах от дома.

Запах улетучился, и к Ли вернулся аппетит. Она жаднонабросилась на гамбургер, отпила глоток кока-колы и вытерла губы тыльнойстороной ладони. Слева показался военный мемориал, стоявший на пересеченииКеннеди-драйв и Центрального шоссе, и Эрни притормозил, нажимая на педальосторожно, чтобы Кристина не скользила.

— Приятного уик-энда, — сказал Эрни. Его голос прозвучалпочти как обычно. Ли с удивлением подумала, что, может быть, для этого емунужно было просто утолить голод.

— Того же и вам обоим, — ответил хитчхайкер. — И веселогоРождества.

— Тебе тоже, — сказала Ли. Она откусила еще один кусокгамбургера, прожевала, проглотила… и почувствовала, что он застрял у неепосреди горла. Внезапно она не смогла дышать.

Хитчхайкер выбирался наружу. Громко и долго открываласьдверь. Щелчок замка прозвучал, как удар упавшей водосточной трубы. Звук ветрабыл похож на фабричный гудок.

(Я знаю, что глупо, но я не могу дышать)

«Я задыхаюсь!» — хотела она крикнуть, но смогла издатьтолько слабый, свистящий звук и поняла, что шум ветра заглушил его. Онасхватилась за горло и почувствовала, как оно судорожно забилось в ее руках. Нистона, ни дыхания

(Эрни, я не могу)

не было, и она могла ощутить его — теплый, липкий комоктеста и мяса. Она попробовала избавиться от него кашлем, но кашель неполучался. Огни приборной панели, зеленые, круглые

(как у кошки, кошачьи глаза, о Господи, я не могу ДЫШАТЬ)

смотрели на нее…

(Господи, я не могу ДЫШАТЬ, не могу ДЫШАТЬ, не могу)

Ее грудная клетка начала лихорадочно сжиматься иразжиматься, тщетно пытаясь вобрать воздух. Она снова попробовала кашлянуть, ноу нее ничего не вышло. Теперь шум ветра был больше, чем весь мир, громче, чемлюбой звук, который она когда-либо слышала. И Эрни наконец начал отворачиватьсяот хитчхайкера, чтобы посмотреть на нее; он медленно поворачивался, его глазапочти комически расширялись; и даже его голос казался слишком громким, похожимна гром, на голос Зевса, обращающегося к смертному с нависшего над нимгрозового облака:

— ЛИ… Ты КАК… ЧТО ЗА ЧЕРТ? ОНА ЗАДЫХАЕТСЯ! О БОЖЕ, ОНА…

Он медленно потянулся к ней, а потом отдернул руки назад,парализованный паникой.

(Ох, помоги мне, помоги мне ради Бога, сделай что-нибудь, яумираю, я задыхаюсь из-за «Макдоналдса» и гамбургера, почему ты НЕ ПОМОЖЕШЬМНЕ?)

И, конечно, она знала почему: он отступил потому, чтоКристина не хотела, чтобы он помогал ей, таким способом Кристина избавлялась отнее, таким способом Кристина избавлялась и от других женщин, ее соперниц, исейчас огни на приборной панели на самом деле были глазами, огромными круглымибезжалостными глазами, смотревшими, как она задыхается, глазами, которые онамогла видеть только через мутную пелену, все плотней застилавшую ей глаза, пока

(мама, мамочка, вот так я умираю, и ОНА ВИДИТ МЕНЯ. ОНАЖИВАЯ. ЖИВАЯ, ЖИВАЯ. О МАМА. ГОСПОДИ. КРИСТИНА ЖИВАЯ)