Затем все стало серым.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — в который разспрашивал ее Эрни.

К своему облегчению. Ли подумала, что это был один изпоследних его вопросов. Она чувствовала себя очень, очень уставшей. У нее незатихала тупая боль в груди и в висках.

— Да, в полном порядке.

— Хорошо. Хорошо.

Он сделал нерешительное движение, как будто собирался уйти,но не был уверен, что это будет правильно. Они стояли перед домом Кэйботов.Продолговатые пятна желтого света из окон падали на свежий снег. Кристиназастыла у обочины, с включенными красными огнями и мотором, работающим нахолостом ходу.

— Как ты меня испугала, когда так побледнела. — сказал Эрни.

— Я не побледнела… я просто умирала.

— Да, испугала меня. Ты ведь знаешь, я люблю тебя.

Она мрачно посмотрела на него.

— Это правда?

— Конечно, правда! Ли, ты ведь знаешь!

Она вобрала в легкие побольше воздуха. У нее не было сил, нонужно было кое-что сказать — сказать прямо сейчас. Если она не скажет сейчас,то утром ее слова покажутся смехотворными, а может быть, более чемсмехотворными: утром ее мысли могут выглядеть просто безумными. Запах, которыйвозникает и исчезает, как смердящее зловоние в готических романах? Приборы напанели, превращающиеся в глаза? Или самая бредовая затея — идея о том, чтомашина пыталась убить ее?

К завтрашнему дню у нее останется только тупая боль в грудии смутное воспоминание о том, что она чуть-чуть не задохнулась. Чуть-чуть… ведьв конце концов ничего не случилось.

Не считая того, что все это было на самом деле и Эрни этознал — да, знал какой-то частью своего сознания — и об этом нужно было говоритьсейчас.

— Да, я думаю, ты любишь меня, — медленно проговорила она.Затем в упор взглянула на него. — Но в твоей машине я больше никуда не поеду. Иесли ты вправду любишь меня, то избавишься от нее.

Изумленное выражение на его лице было так неподдельно, чтоей захотелось ударить его.

— Что — о чем ты говоришь, Ли?

Но от чего так внезапно появилось у него это выражение — отизумления ли? Или от понимания своей вины?

— Ты слышал. Я не думаю, что ты избавишься от нее — не знаю,можешь ли ты вообще что-нибудь, — но если ты, Эрни, захочешь куда-нибудьпоехать со мной, то мы поедем на автобусе. Или потопаем пешком. Или полетим. Ноя уже никогда не сяду в твою машину. Этот трюк смертелен.

Все. Она сказала.

Изумленное выражение на его лице начало превращаться возлобленное — к его необузданной, слепой злобе она уже почти привыкла. Впоследнее время он выходил из себя по любому пустяку — женщина ли переходилачерез проезжую часть на желтый свет, полицейский ли перекрывал движение как разперед ним, — но сейчас она вдруг со всей ясностью поняла, что его злоба, такаяяростная и несвойственная характеру Эрни, всегда ассоциировалась у нее смашиной. С Кристиной.

— Если любишь меня, то избавишься от нее, — повторил он. —Знаешь, кто так говорит?

— Нет, Эрни.

— Моя мать, вот кто так говорит.

— Извини меня.

Она не поддалась; ей хотелось ответить какой-нибудьрезкостью, и ей хотелось прекратить разговор, уйдя домой. Она могла сделать ито и другое, если бы не испытывала никаких чувств к нему. Но ее первоначальноевпечатление — что под внешней застенчивостью Эрни Каннингейм был отзывчив идобр (как, может быть, и сексуален) — не претерпело больших изменений. Делобыло в машине, вот и все. Вот что производило изменения. Такие же, как усильного и умного человека, попавшего под воздействие сильного и опасногонаркотика.

Эрни провел ладонью по волосам, что бывало, когда он впадалв ярость.

— В машине у тебя был приступ удушья, и я понимаю, что онтебя не привел в восторг. Но это был всего лишь гамбургер, Ли, и ничего больше.Или то, что ты, может быть, попыталась заговорить, когда жевала, или кусокпопал не в то горло. С таким же успехом ты можешь обвинять Рональда Макдоналда.Каждый человек может подавиться во время еды. При чем здесь моя машина?

Да, все это звучало очень убедительно. Так все и было. Несчитая того, что что-то происходило за серыми глазами Эрни. Он не лгал, но… небыл ли он чересчур рассудителен? Не мог ли он сознательно избегать всей правды?

— Эрни, — проговорила она. — Я устала, у меня болит грудь, уменя раскалывается голова, и, кажется, сил у меня хватит только на то, чтобысказать тебе одну вещь. Ты будешь слушать?

— Если это касается Кристины, то ты зря сотрясаешь воздух, —сказал он, и на его лице появилось выражение ослиного упрямства. — Сумасшествие— обвинять ее, ведь ты сама знаешь.

— Да, знаю, что это сумасшествие и что я даром сотрясаювоздух, — сказала Ли. — Но все-таки прошу тебя выслушать.

— Я слушаю.

Она глубоко вздохнула, не обращая внимания на боль в груди.Ее взгляд остановился на Кристине, из выхлопных труб которой струился чутьзаметный дымок, смешивавшийся с хлопьями снега.

— Когда я подавилась… когда давилась… приборная панель… наней изменились огни. Они изменились. Они… нет, я всего не скажу, но они былипохожи на глаза.

Он холодно рассмеялся. В окне дома отдернулись занавески,кто-то выглянул, и занавеска опустилась на прежнее место.

— Если бы не этот хитчхайкер… Готфрид… если бы его там небыло, я бы умерла, Эрни. Я бы умерла. Она пристально посмотрела в его глаза ирешилась на все. — Один раз. — сказала она себе. — Только один раз я должнасказать это. — Ты говорил, что первые три школьных года работал в кафетерии.Там на двери в кухню я видела плакат, объясняющий метод Хаймлиша. Наверняка тыего тоже видел. Но ты не попробовал этот метод на мне, Эрни. Ты собиралсяхлопать меня по спине. Таким способом спасти человека невозможно. В Массачусетсея подрабатывала в ресторане, и первой вещью, которой меня научили, еще дометода Хаймлиша, была та, что хлопать жертву удушья по спине бесполезно.

— Что ты говоришь? — слабым голосом спросил он.

Она не ответила: только посмотрела на него. Он на мгновениевстретил ее взгляд, а затем его глаза — злые, сконфуженные, почти затравленные— метнулись в сторону.

— Ли, люди не всегда все помнят. Ты права, я должен былвоспользоваться этим методом. Но если ты прошла курсы в ресторане, то знаешь,что могла сама прибегнуть к нему. Вот так. — Эрни сложил обе ладони в одинкулак и, вытянув большой палец, надавил на свою диафрагму. — Я просто хочусказать, что в моменты стресса люди забывают…