— Хорошо, я тебя оставлю. Но обещай потом вернуться в город. Обещаешь?

Тот, казалось, совсем не слышал и не понимал, что ему говорят, но потом слабо кивнул. Свен ушел. Эрик долго смотрел ему вслед невидящим взглядом, потом медленно побрел вдоль берега.

* * *

Солнце клонилось к вечеру — последнему вечеру, за которым наступит ночь посвящения.

Вот уже несколько дней Ким жил не дома — новичков не отпускали домой. Для них за городом соорудили походный лагерь с шатрами, который охраняли несколько старших воинов. Точнее, даже не охраняли, а просто следили за порядком. Постепенно людей в лагере становилось все меньше — те, кто принял амулет, уходили на службу. Дни стояли тихие, солнечные и безветренные, будто сама природа затаилась, решив не вмешиваться в свершаемое, отдав все на волю людей. Пусто было в лагере, пусто в высоком безоблачном небе, пусто в сердце, выжженном дотла за последние месяцы.

Все это время Ким не знал, чем заняться. Читать он не мог — мысли путались, говорить ни с кем не хотелось. Большую часть времени он бродил по лагерю в компании двух-трех собак, принадлежавших кому-то из местных. Эти умные животные, казалось, понимали его состояние — смотрели сочувственно, укладывались в ноги, стоило ему где-то остановиться, и даже приносили кости, пытаясь накормить. Или они знали, что ему захочется уйти, и помогали собрать еду в дорогу?

В тот последний вечер он вышел из своего шатра и направился к южной границе лагеря, откуда виден был город. Ограждение здесь устроили символическое — веревка, натянутая между редкими деревянными кольями. Недалеко, шагах в двадцати, стоял на посту один из старших, скучающе поглядывая по сторонам. Собака, лежавшая у его ног, подняла голову, заметив Кима, но старший сказал: «Место», и та вновь улеглась, вытянув передние лапы.

То ли из-за псов, то ли потому что Ким чувствовал себя подавленно, он вспомнил об одном жестоком эксперименте, о котором прочитал в старом журнале, привезенном кем-то из Риттерсхайма. Собак привязывали в стойле и били током, и они, как ни старались, не могли освободиться. Так продолжалось некоторое время, после чего привязь снимали. Животные, которые теперь легко могли выпрыгнуть из стойла, даже не пытались это сделать, а покорно терпели удары. Это называется «выученной беспомощностью» — когда можно спастись, но разум помнит о бесплодных попытках и пресекает новые.

До ограждения оставалось каких-то пару шагов, и вдруг Ким понял очевидное: ведь никто даже не предполагает, что отсюда можно бежать, поэтому ему не будут препятствовать. Не успев больше ни о чем поразмыслить, он направился к старшему. Тот повернулся — почтительно, но лениво. Видимо, прикидывал, чего может захотеться сыну градоначальницы и как это исполнить наименьшими усилиями.

— Можно мне подняться на холм, посмотреть на закат? — Ким попытался улыбнуться, но лишь скривился, как от резкой боли. — Это последний вечер моей вольной жизни.

— Закат? Ну ты романтик! — Старший зычно рассмеялся, подумал немного и решил: — Иди, смотри свой закат. Только недолго — скоро выдвигаемся.

— Спасибо. Я быстро, сейчас же вернусь.

С холма он взглянул на город, застыв на мгновение на самом краю, — легкий, отчаянный, натянутый как струна. В голове не было ни одной мысли, только сердце билось так тяжело и сильно, что казалось, кто-то услышит.

Ким повернулся и сделал шаг в сторону леса. За ним второй, третий, а потом оттолкнулся от земли — и все вокруг смазалось в скорости полета. Нод остался далеко позади. Ким увидит его еще один, последний раз, но в тот момент он был точно уверен, что уходит навсегда.

* * *

Эрик медленно шел вдоль берега. За несколько часов он успел обойти по краю почти весь город, пару раз делая привал, чтобы посидеть на уже холодной земле, бездумно глядя в пространство. Он ничего не ел с самого утра и даже не вспомнил о пище. Он совершенно не знал, куда идет, но не думал об этом и вообще ни о чем. Из всех чувств осталась только странная тяга к настойчивому, хоть и бессмысленному, движению вперед, что вела его все это время, не давая покоя.

Дойдя до границы Арнэльма и Риттерсхайма, он вдруг решил, что не станет возвращаться домой, а поедет в свою комнату в общежитии. И напьется.

Сосредоточившись на этом желании, единственном за целый день, Эрик повернул к строительному мостику и тут заметил впереди человеческую фигуру. Кто-то шел, шатаясь и цепляясь за перила, — высокий парень в черной кофте-балахоне, из-под которой снизу торчала белая рубашка.

Включилась привычка защитника — разобраться, в чем дело, все-таки граница. Парень между тем кое-как одолел мостик, сделал еще несколько шагов, а потом рухнул лицом вниз и больше не двигался.

Эрик быстро оказался рядом с ним. Потрясенный горем, он все же готов был помочь человеку и тронул парня за плечо. Ранен? Пьян? Кто он и что здесь делает?

Лежавший почувствовал прикосновение, повернулся, пытаясь приподняться на локте, — и Эрик, рассмотрев его лицо, мгновенно отпрянул. Рыжие волосы, разного цвета глаза — именно так Аста описывала преследовавших ее нодийцев. Он приготовился защищаться, когда незнакомец поймал его взгляд и сказал:

— Я тебя знаю. Ты можешь меня убить, если хочешь, я все равно не вернусь…

Говорил он не очень внятно, как будто язык его распух и еле ворочался, а потом глаза его закрылись, и тело ударила мелкая дрожь. Эрик, не понаслышке знакомый с судорожными припадками, снова склонился над ним и хотел повернуть его на бок — убить в таком состоянии, даже врага, он бы не смог. Но незнакомец вдруг схватил его за руку — пальцы у него оказались ледяные — и прошептал:

— Скажи реке, что мне очень жаль. — И вновь потерял сознание.

— Что с тобой? — спросил Эрик, когда дрожь немного унялась и нодиец расслабленно растянулся на земле. — Ты болен?

— Сахар, — ответит тот слабым голосом после длинной паузы. — Мне нужен сахар, что-нибудь сладкое…

Тут Эрик вспомнил, что утром на вокзале вместе с энергетиком купил в автомате шоколадный батончик, но съел только половину. Пошарил по карманам — батончик нашелся, уже слегка расплющенный от соседства с кошельком и ключами. Эрик отломил от него кусочек и поднес парню ко рту. Тот проглотил шоколад, потом еще одну порцию, потом остаток. Через некоторое время взгляд его сделался более осмысленным, дрожь прошла совсем.

— Меня будут искать, — сказал он. — Скоро ночь. Мне нужно уйти.

Уже опускались сумерки, когда Эрик, нарушая все правила, помог ему добрести до стены недостроенного дома, так что их обоих не было видно со стороны границы. И там, сидя на земле и поминутно озираясь, парень, назвавшийся Кимом, рассказал ему свою историю. Про то, как рос среди нодийцев, как потерял отца, как долго сомневался и наконец решил бежать — в последний вечер перед необратимым.

— Я так ослаб от перемещения, — объяснил он свое состояние. — При быстром движении сквозь пространство расходуется очень много сил, и чтобы их восполнить, нужен сахар, а у меня его с собой не было. Я же не стал таким сильным, как реттеры, поэтому меня не надолго хватило. — И вновь с тоской огляделся по сторонам. — Меня уже ищут, я чувствую. Лучше бы меня убили ваши, чем свои…