— Здорово. Тогда я мог бы путешествовать, я всегда мечтал.

Они еще поболтали о каких-то мелочах, потом Ким сказал:

— Слушай. Я тут много думал… И, мне кажется, я знаю, как предотвратить то, что происходит с Арной. Возможно, есть одно средство.

— Да? — Эрик сразу посерьезнел. — И что это?

— Зеркало Памяти. У нас в Ноде есть такое зеркало, в нем хранятся вся борьба нодийцев за землю и воспоминания первого поколения — тех, кто уцелел в Эльмбурге. То есть вся история. Я думаю, если отдать его Арне, она все вспомнит.

— Хм… Хорошая идея. — Эрик задумался, взъерошил волосы. — Это с помощью него вы нам на Литу представление устроили?

Ким кивнул:

— Да. И думаю, вашему Лину мне на глаза лучше не показываться.

— Ладно, с этим потом разберемся. Как достать это зеркало?

— Я достану. Я уже полностью восстановился и могу перемещаться. Если нам повезет, меня не заметят.

— А если не повезет, тебя убьют.

— Хуже. Меня отдадут духу, которому я был назначен жребием, и я потеряю себя навсегда.

Эрик скривился — план явно выглядел ненадежным, но лучшей идеи у него пока не было.

— Н-да, хорошее дело. А если еще и зеркало при этом разобьется, то у нас вообще не останется никакого шанса.

— Оно не разобьется просто так, — заверил его Ким. — На нем особое заклятие. Но, я думаю, Арна могла бы его снять.

— Но как ты проберешься в Нод? Ты же говорил, свои тебя почуют?

— Я проберусь в канун Самхейна. Тогда многие реттеры покинут город, останется только дежурная стража. Думаю, я смогу ее обойти, но надо будет торопиться…

* * *

В тот вечер Ким засиделся допоздна, ломая голову над очередной задачей из учебника по программированию. Решение никак не приходило, и в конце концов он задремал, сидя на кровати с лэптопом на коленях. Проснулся в ту же минуту. В комнате висел мягкий полумрак, только светился экран и горела лампа на столе. Ким не сразу осознал, что его разбудило, но потом понял — чужое присутствие. Он осмотрелся и никого не обнаружил, дверь оставалась закрыта, но все же кто-то здесь был. Кто-то сильный. И кто-то очень знакомый.

— Ким! — услышал он голос. Снова огляделся — никого. И тогда стало ясно, что голос звучит у него в голове. — Ким, ты меня слышишь?

— Я слышу тебя, Давид, — ответил он вслух. — Где ты?

Он знал: некоторые реттеры могут общаться друг с другом на большом расстоянии, особенно это удобно при атаках на город. Правда, Ким надеялся, что его таким образом никто не достанет — ведь он не принял посвящение, но, видимо, сила Давида и их близкое родство сыграли свою роль.

— А ты где? — спросил голос чуть насмешливо.

— Я далеко от вас.

— Ким, ради Эльма и Союзников… Как ты мог?

— Мог. И все еще могу, поэтому не вернусь.

— Вернись, дурак. Ты еще можешь получить прощение.

— Мне не нужно прощение. Я все решил, и одобрение матери, или Союзников, или кого бы то ни было еще мне не нужно. И я знаю, что вы сделали с Арной.

— Ты теперь на их стороне?

— Я на своей стороне.

— Они вышвырнут тебя, как использованную тряпку, — со злостью произнес Давид, и Ким почти увидел мысленным взглядом, как сверкнули его глаза. — Ты знаешь, что ждет отступников.

— Знаю.

— Так почему ты это сделал?!

— Потому что я не вижу смысла в этой войне. Не вижу смысла в том, что мы, кучка бессильных голодранцев, прячемся в тени Союзников, отдавая им самое ценное, что у нас есть, — наше здоровье и молодость. И за что? За то, чтобы наводить страх на ни в чем не повинных людей?

— За то, чтобы вернуть себе нашу землю, идиот.

— Это не наша земля. — Ким выдохнул и только тут почувствовал, как взмокла спина под рубашкой. — Наш народ совершил зло и вот уже двести лет не находит в себе смелости в этом признаться, совершая при этом еще большее зло, одно за другим. Мы могли бы давно быть счастливы на другой земле, может, Арна бы даже нас простила. Но нет. Мы слишком горды для этого, мы лучше разрушим все до основания…

— Ты болен, — сказал Давид с презрением. — Ты настоящий псих, я тебя ненавижу.

— А я люблю тебя, Давид, — ответил Ким совсем тихо. — Все еще люблю. Но, боюсь, мы никогда уже не будем братьями.

Голос больше не отвечал, и ощущение присутствия пропало — связь оборвалась. Он захлопнул крышку лэптопа, встал с кровати и подошел к окну. Там, в темноте, светились окна соседних общежитий, в них мельтешили тени-силуэты, где-то играла музыка. Ким подумал о том, что у каждого студента есть семья — пусть далеко, за тысячи километров отсюда, но есть. А у него теперь нет никого. И это тоже цена… За что? За благо чужого народа, за мистическое Сердце? Или за свое собственное?

Он не знал ответа. Но решил, что пройдет этот путь до конца, что бы ни случилось дальше.

Однажды вечером после работы Аста зашла в то самое кафе на площади. Кафе осталось прежним — здесь все так же готовили самый вкусный в городе чай с молоком и специями и висели гирлянды с цветными лампочками. Было приятно находиться на этом островке уюта и спокойствия, отгороженном от мира, в котором наступил хаос и вот-вот должно было случиться что-то ужасное.

Шел последний час перед закрытием, посетителей было немного. Взяв свою чашку и плед, Аста прошла через весь зал к черному ходу. Дверь вела на задний двор, отделенный от улицы живой изгородью. В теплое время года здесь тоже стояли столы, но их давно убрали. Не было никого, только шелестели в ветвях ночные птицы.

Почти стемнело. Накрапывал дождь, холодный ветер с реки приносил запахи опавшей листвы и мокрого песка. Аста завернулась в плед, присела на деревянные ступени и долго смотрела в темноту, пытаясь выбрать из всех своих мыслей одну хоть сколько-нибудь обнадеживающую, чтобы думать именно ее, — но не получалось. Мысли походили на каторжников в цепях — такие же угрюмые и обессилевшие, они тянулись нескончаемой вереницей к горизонту, и нельзя было рассмотреть, что там дальше.

Волшебство стремительно исчезало — это теперь чувствовали и знали все. В Арнэльме ходили слухи об эвакуации, о том, что скоро придется покинуть город и отправиться на новое место. Лин молчал, ничего не подтверждая и не опровергая. Аста не ходила к реке, но почему-то была уверена: та ее тоже не вспомнит. Беатрис умерла, так и не узнав разгадки. Да и сам поиск зашел в тупик — после Мюнхена они уже совсем не знали, что предпринять, а смерть сеньоры надолго оставила всех в тупом оцепенении, похожем на лекарственный сон.

Эрик держался. Выполнял свои обязанности, ходил на дежурства, улыбался даже, только привычная беззаботность куда-то исчезла. Аста видела, как ему больно, как боль просачивается сквозь бледную кожу резким, ядовитым свечением, — и ничего не могла сделать.