Разгоревшийся огонь лизал рыбу на её прутике. Коренга хотелсказать ей об этом, но не посмел. Если огонь так и уничтожит её ужин, онподелится с ней своим.

– Люди моего жениха яростно защищались, – сновазаговорила Эория. – Но халисунским стрелкам подвозили всё новые колчаны, а«белуха» с «косаткой» не могли вырваться обратно в море, потому что поперёквхода в гавань натянули толстые цепи. Потом люди наместника забрали с «белухи»дорогой груз, отвели оба корабля в море и там сожгли во славу своих Богов,даровавших победу. А раненого Гвегорда завязали в мешок и бросили в воду, чтобысмерть стала для него унижением.

Коренга попробовал представить, как это происходило. Памятьупорно подсовывала ему вздувшуюся пузырём мокрую мешковину и страшный булькающийкрик из этого пузыря. И ещё руки, шарящие, пытающиеся разорвать мешок изнутри…

– Ты вспомнил сейчас, как тонул Ириллир, – злоусмехаясь, угадала Эория. – Напрасно, не вспоминай. Гвегорд не молил опощаде, но откуда было знать этим незаконнорождённым, легко ли утопить морскогосегвана! Мы – дети океана, арранты в нём – гости, ну а они – так, одним глазкомзаглянули. Они возвратились на берег, уверенные, что предательство Ириллираникогда не будет открыто, но они ошибались. Гвегорд продержался достаточнодолго, чтобы его заметили с лодки любопытные рыбаки, надеявшиеся найти средигорелых обломков какую-никакую поживу. Те люди сразу поняли, кого им повезлоподобрать, и хотели спасти моего жениха, полагая, что за это им может бытьнемалая награда. Но из ран Гвегорда уже вытекла кровь, необходимая для биениясердца, и он умер у них в лодке, лёжа под чужим парусом. Он только велел имрассказать о себе любому сегванскому мореходу, идущему на Острова. И рыбакивыполнили его просьбу. Два месяца спустя совсем с другой лодки увидели парусакунса Винитара с острова Закатных Вершин и пустились навстречу вместо того,чтобы удирать без оглядки. Они очень боялись кунса, но нарушить волю умершегобыло ещё страшней, потому что халисунцы никого и ничего не боятся так, как разгневанныхмертвецов. Винитар щедро наградил рыбаков и передал нам весть. Остальное тызнаешь. Я надела мешок Гвегорда вместо плаща, чтобы спать в его объятиях, какобещала, и мы с отцом дали обет не ступать на берег, покуда не выследимИриллира и не совершим над ним справедливость. Ты видел её. Вот и всё.

Коренга невидяще смотрел на сгоревшую рыбу.

– Вы обошлись с Ириллиром милосерднее, чем он с твоимженихом, – сказал он Эории. – Вы ссыпали в мешок деньги, и они быстроутянули его на дно.

– Ага, – почёсывая левый висок, безразличнобуркнула Эория.

Коренга вдруг остро почувствовал, какого усилия стоиловоительнице это внешнее безразличие. Ему мучительно захотелось немедленнообнять девушку, согреть её теплом собственного тела и рассказать ей, чтославный Гвегорд, без сомнения, радуется и гордится, взирая на неё с сегванскихНебес. Может, Коренга вправду бы так поступил… или хоть попытался… но тут Эорияупёрлась взглядом во что-то по другую сторону костра. Потом поманила пальцемТорона, которому Коренга отдал спинку налима:

– Поди сюда, умница.

Понятливый пёс поднялся и подошёл, помахивая хвостом, иКоренга обратил внимание, что в густой шерсти на его шее что-то поблёскивало.Эория запустила пальцы в серый мех и вытянула светлую цепочку, подаренную вГалираде. Коренга увидел золотое кольцо, подвешенное на этой цепи. Как уж онооказалось надето на неразъёмную цепь, оставалось только гадать.

И на нём мерцала, переливалась звезда о шести каменныхлучах. Точно такая же, как на царском Справедливом Венце.

Как объяснила Эория Коренге, «ирезей» в старину у нарлаковзначило просто «горы». Но времена изменились, изменилось и слово. Теперь такназывался всего лишь маленький край на подступах к горной стране, там, гдезелёные холмы предгорий становились всё круче и бесплоднее, а снеговые залеживесной стаивали всё позже.

– Этот край не получил бы особого имени, если бы нетамошние насельники, – подталкивая тележку, рассказывала сегванка. –Они отличаются особым рвением в здешней Огненной вере. Они даже почитают себянесколько опричным народом, более приверженным Правде Богов, нежели остальныенарлаки. Они так хранят свою чистоту, что лишь при государе Альпине сталидопускать к себе чужаков. Они никогда не едят рыбы, дабы не оскорбить СвященныйОгонь, и ни за что не притронутся к воде, если огонь предварительно не дал ейкипения.

Коренга честно попробовал представить себе племя, не знающеевкуса свежей сёмги, только что выловленной и освобождённой от шкуры, племя, гдене варят окушков с маслом и уксусом, изгоняя из них кости, где не припадаютгубами к целующей прохладе лесных родников… Потом спохватился:

– Откуда ты всё это знаешь, ты ведь в море жила?..

Эория только хмыкнула, налегая на поручень.

– А откуда вы, венны, в лесу своём сидя, даже проЗелхата Мельсинского вызнали? Да не просто имя с горем пополам запомнили, а ещёи путь его земной проследили?.. Вот и мы тоже слушаем, о чём говорят люди. И нетолько о море, потому что никто не ведает наперёд, куда может закинуть егосудьба… Но ты перебил меня, венн. Ирезейцы презирают воду, зато умеютвыделывать вино, по сравнению с которым кажутся безвкусными даже саккаремское инардарское, и за это тоже следует благодарить крепость их веры. В рождении винаони усматривают таинство битвы воды и огня и считают, что огонь одерживаетпобеду. Ирезейский край невелик, всего их вина, может, хватит на одинкупеческий караван… Но те, кто его пробовал, готовы расстаться с любымибогатствами, чтобы отведать ещё!

Услышанное заставило Коренгу про себя отчасти примириться сдикими для лесного жителя повадками ирезейцев. Вино в его родные места попадалоиздалека и нечасто, цену за него просили немалую. Да и был это, как смутноподозревал Коренга, не особо какой изысканный, с особым тщанием выхоленныйнапиток. В том же Галираде его небось подавали в самой дешёвой харчевне,впрочем, Коренге сравнивать было не с чем. Вино ему доводилось отведать всегораза три или четыре. Помнится, он так и не распознал, что же за диковинные ягодысумели впитать столько доброго полуденного солнца и сберечь его в сладком соке,который бойко покусывал язык и направлял бег мыслей неведомыми прежде путями?..Горкун Синица, торговый гость, долго рассказывал любознательному калеке проогромные давильни и про особые породы дерева для каждой бочки и пробки. Коренгавыпросил у матери кадку и раздавил в ней полпуда спелой, собственноручнособранной клюквы. Добавил по наитию разведённого мёду, сел ждать… Ничего неполучилось. В кадке так и не появилось ни единого пузыря, говорившего оброжении. Выстоявшись несколько месяцев, содержимое кадки стало по вкусунапоминать подслащённый уксус. Мама, конечно, нашла ему применение, но Коренгас тех пор относился к вину с особым благоговением.

Как вообще ко всему, что оказывалось превыше его разумения идосужести рук.